Образ ее идеала должен находиться у него! Но чьи-то грязные руки надорвали посылку и изувечили образ!
Но как тонко Ленселе это понял и оценил! Он увидел в этом не урон, а “благородство помыслов и величие идей писателя”. То есть он понимает, что истинное величие всегда страдает?
И он прозрачно намекнул Дьяконовой, что желает с ней встретиться. Вот эта встреча должна всё разрешить!
Дальше, как водится, произошло несколько незначительных событий, которые препятствовали этой судьбоносной встрече. За это время она успела познакомиться со студентом-немцем с фамилией Herrmannsen, что на русский язык можно перевести примерно как «Господинчеловеков». Этот 22-летний «Господинчеловеков» определенно влюбился в нее, а Лиза “внутренне смеялась от души”, видя, как он ревнует ее к французу. Юноша вызвался стать пажом и “связным” между девушкой и ее возлюбленным. Он передал Ленселе письмо от Дьяконовой и принес ей ответ: “Приходите сегодня вечером, после обеда”.
Все это ужасно напоминает перевернутый “рыцарский роман”, где Дама и Рыцарь словно поменялись местами, потому что это вообще-то Дама назначает Рыцарю время и место приема. Зато из уст пажа мы впервые узнаем, что Ленселе “s’est un beau garÇon” (“красивый малый”). Даме было весьма приятно услышать это независимое мнение, потому что она “еще до сих пор не успела рассмотреть его лицо”. И Дама “от всей души благодарила милого юношу”.
Но вот она, долгожданная встреча! После обсуждения нескольких тем, которые не имели большого значения, они заговорили, разумеется, о любви. Лиза сказала, что не верит в любовь, — “это мираж, обман и больше ничего”. Конечно же, он ей возразил! И тогда она спросила его: что он думает о браке? Она напомнила ему, что по французским законам женщина в браке “окончательно теряет право над своей личностью”, а ее имущество переходит мужу.
— Это возмутительно, это несправедливо!
— А я нахожу, что вполне справедливо. Деньги заработаны не женщиной, приданое ей дает отец — значит, естественно, что не она может ими распоряжаться, а муж.
Что?! Кто это говорит? Он?!
— И не стыдно вам так рассуждать? Да разве можно насильно учреждать опеку над взрослым человеком? Неужели женщина, раз она замужем, должна быть на положении ребенка? У нас в России на этот счет гораздо справедливее: имущества мужа и жены разделены…
— Я не знаю, как у вас, в России… но наша, французская женщина в среднем — стоит неизмеримо ниже мужчины… и в настоящее время она не может еще требовать правоспособности в браке.
Лиза пришла в ужас! “О, зачем он так говорит! Ведь это грубо, несправедливо, узко, эгоистично! И главное — он так говорит!!
Но стрелка показывала без четверти десять. Надо было уходить. А он, очевидно, и не заметил, какое впечатление произвели на меня его слова…”
Провожая Лизу до дверей, он говорил: “Все мы страдаем, более или менее… Все повторяется в этом мире… А мы, люди, — слишком ничтожны”.
Мы стояли на крыльце. Теплая майская ночь спустилась над Парижем, и в ее тишине, среди наступившего безмолвия ночи, как-то особенно безотрадно прозвучали слова молодого скептика, точно подавляемого тяжестью собственного убеждения, что он — прах на земле… Я опустила голову… и задумалась…
С уважением, Ленселе
В истории “отношений” Лизы и Ленселе есть целый ряд вроде бы незаметных обстоятельств, которые указывают на то, что парижский дневник Дьяконовой сознательно или бессознательно писался именно как роман.
Например, письмо от Ленселе об испорченном портрете с приглашением посетить его в клинике написано 11 мая 1901 года. Но Лиза, хотя и страстно желает видеть своего возлюбленного, к нему не спешит… И тогда 16 мая он пишет ей новое письмо. Прошло всего пять дней. Мы не имеем ни малейшего свидетельства, что Ленселе испытывал к ней какие-то более серьезные чувства, чем ответственность врача перед своей пациенткой. При этом Лиза, по его мнению, не была настолько больна, чтобы, не дождавшись ее прихода, он бросился ей писать новое письмо. Да и само письмо выдержано в довольно холодном, хотя и вежливом тоне, и он просит ее не торопиться к ней с визитом. Назначает время встречи на субботу. Но как раз в субботу она пригласила к себе знакомую. Какая досада!
Во всем этом чувствуется какая-то игра. Но чья?
Еще раз задумаемся над мнением брата Дьяконовой, что его сестра тщательно уничтожила все письма Ленселе, сохранив их в дневнике. Переписку уничтожают обычно в трех случаях.
Первый — она ничего не значит для их обладателя. Просто — бумага. Но это объяснение не годится. С определенного времени Ленселе становится не просто важной составляющей жизни Дьяконовой, но ее главным содержанием. Она постоянно думает о нем, “воображает” его. Так и не удосужившись рассмотреть его внешность (не смеет поднять на него — божественного! — свои грешные глаза), она начинает прокручивать в голове его фамилию.
Lencelet! Какое красивое имя! Оно все состоит из мелких ласкающих звуков, самое красивое из всего списка (других интернов. — П. Б.)… все остальные звучат как-то грубо в сравнении с ним. В самом деле: Pécharmant… Carrignes, или еще лучше: Bisch… даже смешно стало…
Вторая причина, по которой уничтожают письма, — это когда желают скрыть их содержание. Но Лиза не только не скрывает его, а, напротив, делает содержанием романа.
Бывает еще, что письма уничтожают из-за отчаяния, от озлобления на своего корреспондента. Но это не тот случай. И после того как Ленселе объяснил Лизе “истинную” роль женщины, она не перестала его любить. Напротив, любовь к нему превратилась в безумную страсть.
Вот и здесь какая-то загадка.
Наконец, Лиза отправляется к нему в клинику после письма, которое приносит от Ленселе первый в ее жизни паж Геррманнсен. Паж необходим для “куртуазного” романа. Прекрасная Дама не может быть без верного и, разумеется, безнадежно влюбленного в нее мальчика. Разница в том, что это Дама через пажа должна передавать своему Рыцарю записки о месте и времени встречи. Так уж положено. А здесь влюбленный мальчик достает из кармана сюртука “вчетверо сложенный желтый листок, на котором было напечатано «Бесплатные консультации»” (курсив Дьяконовой. — П. Б.). И там “наскоро, его (Ленселе. — П. Б.) рукой были написаны две строчки: «Приходите сегодня вечером, после обеда. С уважением, Ленселе…»”
Обидно, верно? Хорошо хоть “с уважением”!
И еще она не оценила слов: “после обеда”. Для русских “после обеда” означает просто во второй половине дня. Она и помчалась к нему во второй половине дня, но как можно раньше.
Ради этой поездки Дьяконова решила забыть о своем решении об отказе от “буржуазного существования”, которое приняла в Москве. Она одевалась к встрече с Ленселе особенно тщательно и торжественно.
Наступающее лето заставило расстаться с траурным платьем (в честь смерти бабушки. — П. Б.), и вместо черного корсажа я купила несколько белых. Большая белая шляпа à la Bergère
[46]… Впервые в жизни я одевалась с удовольствием: зеркало отражало прелестную молодую женщину, которая счастливо улыбалась мне.
