— Да не бойся ты, чего жадничаешь? Не съест тебя этот офицерик… Эй, приятель! — Кондратьев потянулся, осторожно коснулся плеча. — Ты спишь, или как?
— Ага, сплю, — повернувшись, открыл глаза Павел.
— С пробуждением, товарищ, — дружелюбно подмигнул ему Кондратьев. — Слушай, у нас тут литр чешской горилки образовался, у мужика, что воду возит, обменяли на кое-что… Ты как, товарищ? Не откажешься от завтрашнего легкого похмелья?
— Не откажусь, — подумав, согласился Павел. — Но вынужден предупредить, товарищи красноармейцы, — похмелье будет трудным и зловредным. Не имеют чехи должных навыков в изготовлении самогона. Ваше пойло суровее денатурата.
— Но мы ведь не пасуем перед трудностями? — хмыкнул Кондратьев.
— Да, мы привыкли преодолевать трудности, — согласился Верест. — Встречаемся после отбоя, товарищи бойцы. А пока займитесь бытовой стороной вопроса: посуда, закуска, прикрытие…
Он упорно пытался уснуть. Кондратьев из Пензы и Бульба из Запорожья тоже вскоре угомонились. В отсеке стало тихо. За пределами палаты снова кто-то стонал, звал на помощь. Ругались санитары — тоже не образцы трезвости. Доносилась отдаленная канонада, а может, это слуховая галлюцинация? Бои ведь закончились. 8 мая пал Берлин, 12-го — Прага. Случались локальные стычки, периодически на запад прорывались «бродячие» немецкие колонны. Отдельным это удавалось, других уничтожали артиллерийским и пулеметным огнем. Пленение западными союзниками военнослужащих вермахта (а тем более ваффен СС) ценилось больше, чем пленение частями Красной армии. Последнюю они боялись как огня. Госпиталь находился в тылу дивизии, в стороне от основных дорог, и с двух сторон подпирался лесом.
Сон как отрезало — ноющая боль в конечности не давала уснуть. Второе ранение за войну — под Днепром в 44-м досталось крепко, когда маленькая группа оперативников, шныряющая по черничному бору, вступила в перестрелку с немецкими парашютистами. Выжили все, даже уничтожили четверых, но всем составом надолго переселились в лазарет. Хорошо поддавший хирург с «золотыми» руками резал вдоль и поперек, извлекая из бока минный осколок, цокал языком: ого, счастливчик, везет же некоторым! Еще немного — и печень бравого офицера превратилась бы в ливерную начинку! Текущее ранение, по сравнению с тем, было просто отпуском. Но как бесило! Дожить до дня победы и загреметь на больничную койку! Незадолго до ужина он, приняв неустойчивую вертикаль, выбрался на улицу. Погулял под зеленеющими деревьями, привел в порядок мысли. Побег из госпиталя представлялся сложным мероприятием. Собственное обмундирование — в запертой каптерке у старшины Сидоренко. Документы — у главврача. Чтобы все это вернуть, нужно быть удачливым вором, либо безжалостным убийцей. Да и где сейчас его часть? Блуждать по южной Германии и северной Чехии, чтобы угодить к своим коллегам, которые немедленно отправят его в лагерь для проверки? А что такое фильтрационный лагерь, он знал как никто другой…
Павел курил, стоя на углу. Санитары-астеники выносили тело, укрытое с головой. Спустилась медсестра Татьяна, грустно смотрела, как покойника грузят в крытый прицеп к «полуторке». Он подошел поближе, забыв про зажженную сигарету. Симпатичная девушка вышла из оцепенения, растерянно уставилась на офицера в больничной пижаме. Перевела взгляд на дымящуюся сигарету.
— Я знаю, Танюша, — вздохнул Павел, — это курение меня когда-нибудь убьет. Но смерть произойдет нескоро. От чего он? — кивнул он на отъезжающую машину. По договоренности с местными властями, под кладбище отвели участок леса в двух минутах езды от госпиталя. Везти тела на родину было нереально, хоронили здесь же, в далекой Чехословакии, о существовании которой многие погибшие в недалеком прошлом даже не подозревали.
— Курите, что с вас взять! — передернула плечами девушка и вяло улыбнулась: — Если вам так легче — какая польза от этих запретов? Капитан Максимов, командир роты связи… — пробормотала она, провожая глазами уходящий «катафалк». — Тянули провода с солдатами, попали в засаду, были обстреляны из минометов… Несколько человек выжили, вызвали помощь. У капитана вся левая половина была в месиво. Его не сразу нашли, видно, пришел в себя, полз, оказался в болоте, обнаружили чисто случайно… Раны уже загноились. Вероника Аскольдовна ему руку ампутировала, левую ногу ниже колена, сразу сказала, что не жилец. Такое сильное заражение — сепсис перешел в гангрену, мы не могли ничего сделать… Он перед смертью говорил, что планировал еще пожить…
— Для капитана Максимова уже началась вечность… — как-то невпопад буркнул Павел. — Давайте посидим, Танюша? Вы замужем?
— Ну, иногда… — Она поколебалась, глянула на часы, смерила его каким-то стеснительным взглядом.
Они сидели на лавочке в глубине больничного сада, болтали о какой-то чепухе.
— Правду ли люди говорят, что вы служите в Смерше? На вид не похож, такое открытое, доброе лицо… — спросила Таня.
— Что вы, Танюша, это ведь не трехглавый Горыныч, всего лишь контрразведка армейского уровня, поиск и уничтожение диверсантов, беглых главарей Третьего рейха. Вы же не спорите, что и тех, и других надо ловить? Первых уничтожать, вторых — задерживать для дальнейшей передачи суровому, но справедливому суду. А вообще, я — человек сугубо штатский, до войны учился на инженера. Вот закончится война, расформируют армию, думаете, пропаду? Да кем угодно — хоть слесарем пятого разряда, хоть руководителем крупного металлургического предприятия…
Девушка смеялась, смотрела на него с интересом, как-то непроизвольно придвинулась ближе. Потом спохватилась, глянула на часы и, сделав большие глаза, воскликнула:
— Господи, Павел, вы мне все уши заболтали! Это вам хорошо, а мне работать…
— Давайте встретимся позднее, после ужина, — «схватил быка за рога» Павел. — Посидим на этой лавочке, посмотрим на звезды, я расскажу вам про картины Дюрера и Ганса Гольбейна, которые видел собственными глазами. А если будет холодно, мы можем посидеть вон там… — Он покосился на открытую дверь подсобки, где хранился хозяйственный инвентарь. «Займемся какими-нибудь милыми глупостями», — уже срывалось с языка, но не сорвалось.
— Какой вы быстрый… — Татьяна облизнула пересохшие губы, очень привлекательно сдула со лба непослушный завиток. Потом засмеялась: — Хорошо, Павел, приходите в девять вечера, я постараюсь освободиться и подумаю, стоит ли сюда приходить…
Она убежала, одарив его улыбкой. А он сидел в оцепенении, потом еще покурил.
После ужина, когда стемнело, вернулся на то же место, ждал, таращась на звезды. Госпиталь шумел, за углом надрывался двигатель. Кого-то привезли, и возникало горькое опасение, что Танюша сегодня не вырвется. Но она прибежала с опозданием на двадцать минут, села рядом.
— Простите, Павел, не могла раньше, там раненых привезли… Это местные, двое мужчин, католические священники, говорят, что участвовали в Сопротивлении… Наш дозор услышал взрывы, а когда прибыл на место, нашли машину, она лежала вверх ногами… тьфу, колесами… — Танюша нервно засмеялась. — Оба переломаны, головы разбиты, жалуются, что везли церковную кассу — там было много драгоценностей, — а кто-то напал, отобрал…
