— Все хорошо, — фыркнул Репницкий. — Майор Крюгер выполнил свою историческую миссию и был убит советским снайпером пятнадцатого апреля в северном районе города Унхорст. Состав он не сопровождал. О маршруте мог не знать.
— Потом какое-то время было тихо, — продолжал старик. — Вечером же девятого февраля, как только стемнело, началось какое-то безумие… Подогнали грузовики, не меньше роты физически развитых солдат, до полуночи все погрузили и увезли. Мне сообщили об этом только утром. Знаете, словно гора с плеч свалилась…
— Вам повезло, господин Каульбах, что вас оставили в живых, — заметил Верест. — Вашему начальнику господину Краузе повезло меньше.
Снова мелькали лица — испуганные, равнодушные, кто-то под конвоем, других привезли из дома, поскольку в первом приближении они преступлений не совершали. Несколько выживших солдат СС — их еще не отправили на «восстановление разрушенного войной хозяйства», они принимали участие в погрузке эшелона ночью 10 февраля. Мела поземка, было холодно — минус 8° по Цельсию, дул пронизывающий ветер. Снежный покров был неустойчивый — по крайней мере, в городе. Эсэсовцы мерзли в своих утепленных шинелях — не декабрь, конечно, 41-го под Москвой, но и не Алжир. Погрузкой командовал какой-то лощеный хлыщ из СС в звании обер-штурмбаннфюрера, с греко-римским профилем, хорошо поставленным командирским голосом. Погрузка была отчасти механизированной — в пакгаузе ящики (действительно снарядные) лебедкой поднимали на стальную тележку, выкатывали к путям, где их по трапу переправляли в вагоны, а там уж дюжие молодцы вручную занимались плотной укладкой. Работа кипела параллельно в нескольких пакгаузах. Благодаря слаженным действиям состав загрузили довольно быстро. Как он уходил, люди уже не видели. Роту построили, вывели с территории путевого хозяйства. Солдаты гадали, что это было. Кто-то правильно предположил — конфискованные ценности. Другие предлагали иные версии: архивы рейха за много лет, боеприпасы, серийная партия новейших ракет — то самое «оружие возмездия», о необходимости которого истерично вещал фюрер…
На следующий день роту бросили в бой, а еще через неделю немногие выжившие даже забыли, что они делали на том вокзале…
— Да, мы с Себастьяном Войчеком проверяли состав перед отправлением, — бормотал невзрачный путевой обходчик Фабиуш Саповски. — Осмотрели все сцепки, тормозные шланги, колодки, проверили состояние колесных пар… Нам в спину дышали солдаты, они не отходили, следили за каждым нашим шагом… Себастьян еще пошутил: вот сейчас осмотрим, дескать, а потом нас в яму, и расстреляют… Солдат услышал, что мы разговариваем, заорал на нас, стал махать прикладом… Мы не видели, что находится в вагонах, путевую бригаду запустили уже после погрузки, мы быстро все осмотрели и ушли на участок… Оттуда видели, как уходил состав — медленно так отходил, тяжелый был… Часовых на тормозных площадках вроде не видели, но какие-то люди находились в вагонах, может быть, не в каждом…
— Да, девятого и десятого февраля я был дежурным по станции, — вещал невысокий плотный субъект по имени Збигнев Рыбус. — Поездов в это время ходило мало, просачивалась информация, что Красная армия вот-вот перережет ветку на Зальденбург… Было много беженцев с восточных областей, многие жители Креслау хотели выехать на запад… Но пассажирские поезда к тому времени уже не ходили. Люди давились на станции, надеялись, что власти прикажут формировать составы… девятого февраля мы отправили в Зальденбург последний состав — там был в основном военный груз, две сотни раненых и члены семей военного и гражданского начальства — те, кто не смог уехать раньше… В ночь на десятое был только один поезд, мне приказали его отправить ровно в четыре утра… Я отправил, да меня бы расстреляли, допусти я задержку… Информацию о конечном пункте никто не предоставил, клянусь, это правда! Я сам еще удивился, неужели начальство рассчитывает, что поезд сумеет проскочить Зальденбург? Но наше дело маленькое, нам приказали, мы отправили… Никаких сообщений по ходу движения от бригады машинистов не поступало, паровозом управляли не наши люди… Позднее я узнал, что путь западнее Зальденбурга уже был отрезан больше… простите, советскими войсками, и подумал: ну, точно они попались, не доехали… А в ночь после отправки к нам пришел человек в форме СС — у него «мертвая голова» была в петлицах, посоветовал забыть о том, что было, мы ничего не видели и не делали. Имени офицера не знаю, невысокий, глаза такие въедливые… Я с вами чистосердечен, товарищи офицеры, я искренне хочу помочь, но даже не знаю, что еще могу рассказать…
— Меня зовут Анна Кирхнер, — медленно произносила под запись высокая, сухая, малопривлекательная особа. — Последние три года я работала горничной в доме господина Вольфа Леманна на Альтенштрассе… Да, он был семейный человек. Супруга Бригитта — такая надменная, своевольная, не понимаю, что он в ней нашел? Двое маленьких детей — Гертруда и Гельмут. Девять и семь лет, очень капризные дети с непомерными запросами… До меня горничной была некая Эмма… не помню ее фамилии, так Бригитта выгнала ее со скандалом, заподозрив в том, что она спит с ее мужем. Со мной, слава богу, таких подозрений у фрау Леманн не возникало…
Офицеры заулыбались, ну, как тут сдержишься?
— Да уж, страшнее не выдумать… — пробормотал майор Сенцов. — Лечь с такой — хуже высшей меры социальной защиты…
Женщина вздрогнула, неприязненно посмотрела на майора из ГБ, словно вдруг стала понимать русский язык. Сенцов сделал постную мину, уставился в потолок. Не могла она понимать по-русски, просто уловила недвусмысленную интонацию.
— Мы отвлеклись, — заметил Павел. — До какого времени вы служили в доме Леманна? Где сейчас находится его семья? Что можете сказать о его… привычках, характере? Когда вы в последний раз его видели? — Вопросы сыпались как из рога изобилия.
— Семью он отправил самолетом в Мюнхен где-то в начале февраля… Тогда еще можно было летать безопасно — с аэродрома в Пандау. Я впервые слышала, чтобы Бригитта плакала. Они полночи выясняли отношения, мне кажется, он даже ударил ее, хотя на герра Леманна это непохоже… Он говорил, что скоро мы погоним обратно Советы, что вот-вот на вооружение Германии поступит чудо-оружие, мы соберем войска в мощный стальной кулак… И уже в марте вся семья сможет вернуться в Креслау. Эти заклинания мы слышали каждый день — по радио, с плакатов, из громкоговорителей… Я видела, как их отвозили под охраной на аэродром. Герр Леманн после этого выглядел так, словно с него кандалы сняли… Потом он обмолвился, что все благополучно добрались до Мюнхена… Я не знаю, что там сейчас происходит…
Павел молчал. Столица Баварии к концу войны подвергалась «ковровым» бомбометаниям союзников. Не жалели ни бомб, ни снарядов. Американцы вошли в город 30 апреля, не встречая сопротивления. Больше половины зданий было разрушено, погибла четверть населения. Исторический центр Мюнхена практически весь лежал в руинах.
— Я служила в доме на Альтенштрассе до 29 апреля 45-го года. Западное крыло особняка подверглось бомбежке, в восточном был пожар. Уцелела центральная часть дома. Последние два дня мы с поварихой Гертой провели в подвале. В последний раз я видела своего хозяина вечером 28 апреля. Он выглядел вялым, был смертельно бледен, несколько дней не брился, что весьма нехарактерно для господина Леманна. Он сухо сообщил, что больше в наших услугах не нуждается, поблагодарил за работу и выдал расчет в рейхсмарках. Когда мы с Гертой проснулись утром, его уже не было. Мы обошли все уцелевшие помещения, но господина гауляйтера не нашли. Возможно, он уехал ночью. Налетели самолеты, началась бомбежка. Мы побежали в подвал — и весьма вовремя, потому что одна из бомб попала в уцелевшую часть дома и полностью ее разрушила… Герту контузило, я оказывала ей помощь. Мы выбрались из руин, побежали в бомбоубежище, где уже находилось несколько сот человек… В личную жизнь господина гауляйтера я никогда не вмешивалась. — Сухопарая особа надменно поджала губы. — Он писал письма своей жене, надеялся, что когда-нибудь они воссоединятся. С февраля по конец апреля я видела его редко — он был весь в делах, сильно уставал, постоянно проводил какие-то совещания, записывал воззвания на радио. Как человека, мне не в чем его упрекнуть. — Дама с вызовом посмотрела на советских офицеров, задержала неприязненный взгляд на Сенцове. — Он был вежлив, учтив, обходителен, никогда не мешал домашние дела с работой. Он мог вспылить, но при этом всегда держался в рамках. Герр Леманн был идеальным семьянином. Я не верю, что такой человек мог позволять себе жестокости, которые приписывают ему злые языки…
