На герцогиню Мориц произвёл неотразимое впечатление. Сражённая наповал тридцатилетним галантным кавалером Анна слёзно просила Меншикова донести до императрицы её горячее желание выйти замуж: «Прилежно вашу светлость прошу в том моём деле по древней вашей ко мне склонности у её императорского величества предстательствовать и то моё полезное дело совершить», — признаваясь в конце письма: «И оной принц мне не противен». О том же она умоляла Остермана.
Но поиски дамского счастья в истории редко совпадают с политическими интересами. Польский сейм, вопреки планам своего короля, намеревался осуществить инкорпорацию полунезависимого герцогства в состав Речи Посполитой. Однако усиление позиций саксонского курфюрста, конфликт с Речью Посполитой и появление в Курляндии французского полковника не устраивали ни Пруссию, ни Россию, ни лично Меншикова, к тому времени желавшего стать коронованной особой. 29 июня 1726 года светлейший князь вместе с вызванным к нему Бестужевым двинулся в Курляндию, формально — инспектировать местные гарнизоны и полки, на деле — не допустить утверждения в Курляндии Морица и организовать собственное избрание в герцоги.
В Митаве 33-летняя вдова обратилась к князю «с великою слёзною просьбою, чтобы в утверждении герцогом Курляндским князя Морица и по её желанию о вступлении с ним в супружество мог… исходатайствовать у вашего величества (Екатерины I. — И. К.) милостивейшее позволение, представляя резоны: первое, что уже столько лет как вдовствует; второе, что блаженные и вечно достойные памяти государь император имел о ней попечение и уже о супружестве с некоторыми особами и трактаты были написаны, но не допустил того некоторый случай». Меншиков умерил её пыл: императрица никак не согласится на брак по причине «вредительства интересов российских». К тому же природной московской царевне с Морицем «в супружество… вступать неприлично, понеже он рождён от метресы». Напоследок светлейший князь выложил последний, неотразимый аргумент: если герцогом будет избран он сам, то гарантирует сохранение прав Анны Иоанновны на её курляндские владения; «ежели же другой кто избран будет, то она не может знать, ласково ль с ней поступать будет, и дабы не лишил её вдовствующего пропитания»
.
Императрице же Меншиков сообщил, что разговаривал с герцогиней «со учтивостью», что на солдатском языке генералиссимуса могло означать разве что неприменение ненормативной лексики. Угрозой лишения «пропитания» он заставил Анну отказаться от брака с Морицем, а при встрече с ним по-купечески пообещал «знатную сумму» отступного. Изысканную любезность соперника он, по-видимому, искренне принял за согласие, после чего столь же «учтиво» сделал выговор курляндским рыцарям: «Он их Сибирью стращал и при том им сказывал: по их правам не довлеет им блядина сына в своё братство принимать а ныне оне блядина сына над собою в герцоги выбрали». Затем светлейший князь потребовал от полномочного органа формально независимого от России государства в десятидневный срок отменить прежнее решение и утвердить его кандидатуру как самую подходящую.
После стремительного наезда Меншиков спокойно отбыл восвояси. Но стоило ему покинуть Митаву, как представители ландтага отказались вновь созывать депутатов, тем более не могло быть речи о выборе в немецкие герцоги православного русского выскочки. Разгневанный Меншиков испросил у императрицы разрешение «ввести в Курляндию полков три или четыре» для завершения дела. Однако новый международный конфликт никак не входил в намерения русского правительства, и князю было приказано немедленно возвращаться в Петербург
. Туда же поспешила и Анна с жалобой на Меншикова и надеждой, что ей всё-таки разрешат выйти замуж за приглянувшегося кавалера.
Но в планы министров личное счастье вдовы не входило. Для устранения Морица и предотвращения инкорпорации Курляндии в состав Речи Посполитой в маленькое герцогство прибыли генерал-прокурор П.И. Ягужинский, действительный тайный советник В.Л. Долгоруков, генерал-адъютант и генерал-полицеймейстер А.М. Девиер. Бестужев послушно исполнял волю светлейшего князя и безуспешно пытался «возбранить» курляндскому ландтагу избрать Морица, то есть действовал вопреки пожеланиям своей герцогини.
Сам же Мориц, на своё несчастье, январской ночью попался на глаза герцогине во дворе замка, когда тащил на плечах в свои апартаменты очередную прелестницу-фрейлину, чтобы следы дамы на снегу её не скомпрометировали. Морица мало волновали упрёки несостоявшейся жены, ведь в герцоги его уже избрали; но он, кажется, не понимал, что маленькой Курляндии такой «защитник», вызвавший неудовольствие всех соседних держав, не нужен. Сейм категорически отказался его признать; энтузиазм курляндцев сразу пропал, и вместо восемнадцатитысячной армии, на которую рассчитывал Мориц, он набрал из дезертиров из всех европейских стран едва ли тысячу солдат.
Пока герцог сидел в Митаве и читал «Дон Кихота», рыцарство больше всего было озабочено сохранением своих привилегий. Когда выяснились твёрдые намерения Польши осуществить инкорпорацию, оно стало склоняться к условиям русских дипломатов: отменить выборы Морица и выбрать того кандидата, «которого предложит её императорское величество», с сохранением их «древних прав, вольностей и привилегий»; в противном случае Россия угрожала лишить Курляндию своего покровительства и согласиться с её разделом.
Когда же для воспрепятствования польским планам, а заодно и поимки герцога явились драгуны русского генерала Лас-си, дворянство объявило избрание Морица «никогда не состоявшимся». Сам претендент с «армией» в 500 человек, будучи окружён русскими войсками, храбро отбивался, в конце концов ускользнул и отбыл обратно в Париж, увезя с собой акт об избрании. Спустя 20 лет он по-прежнему именовал себя «герцогом Курляндии и Семигалии». Герцогство он оставил навсегда, но больше всего сожалел не о нём, а о другой потере. Направлявшегося в Петербург испанского посла, своего старого знакомого герцога де Лириа, он просил «выхлопотать несколько любовных записочек, находившихся в сундуке, который взяли у него в Курляндии и который находится в русской канцелярии». Любезный посол старался помочь приятелю — вопрос о трофеях, «кои совершенно неважны для Русского государства», обсуждался на самом высоком дипломатическом уровне с участием российского вице-канцлера графа Остермана; но доказательства побед на любовном фронте так и не были возвращены владельцу.
Митавский любовный треугольник
Воцарение Петра II стало самым большим — и последним — успехом Меншикова. Вскоре Синод повелел во всех церквях России поминать рядом с двенадцатилетним императором дочь князя — «обручённую невесту его благоверную государыню Марию Александровну». Для неё был создан особый двор с бюджетом в 34 тысячи рублей для содержания камергеров, фрейлин, гайдуков, лакеев, пажей, поваров.
Анне торжество Меншикова не предвещало ничего хорошего; но ей, зависевшей от милости петербургского двора, приходилось слать поздравительные письма. Но через три месяца всё переменилось. Стоило Меншикову заболеть и на некоторое время выпустить юного самодержца из-под контроля, как у того появились новые любимцы — князья Долгоруковы, а доверенное лицо Меншикова барон Андрей Иванович Остерман подготовил дворцовый переворот.
