Доставалось при Анне Иоанновне и представителям рядового шляхетства (они фигурировали в 520 из 646 дел в отношении «благородных») — в основном за «непристойные» бранные слова.
«В 737-м: отставного секунд майора Протасьева жена Анисья Матвеева кнутом, в Сибирь; ссылной в Сибирь бывшей аудитор Афонасей Кастамаров кнутом с вырезанием ноздрей, в Оренбург; бывшей инзарской воевода Пётр Арбенев плетми, в Оренбург; бывшей советник Тимофей Тарбеев плетми, в Камчатку» — так выглядят списки осуждённых «клиентов» Тайной канцелярии в 1737 году. Другим повезло больше — они отправились в ссылку «без наказания»: «бывшей советник Иван Анненков в Сибирь к делам; асессор Костянтин Скороходов в Азов к делам же; бывшего советника Тарбеева дети: Пётр в Сибирь в тамошние полки капитаном, Иван в Оренбурх порутчиком». В оренбургские степи, в Сибирь или на Камчатку отправились «пошехонский дворянин» Василий Толоухин, отставные прапорщики Пётр Епифанов и Степан Бочкарёв, «недоросли» Иван Буровцев и Григорий Украинцев, драгун князь Сергей Ухтомский, отставной поручик Ларион Мозолевский, подпоручик Иван Новицкий, капитан Терентий Мазовский, майор Иван Бахметьев и многие другие российские дворяне
.
Некоторых подследственных ожидали жестокие пытки и казнь — к примеру, проворовавшегося иркутского вице-губернатора Алексея Жолобова или Егора Столетова, на свою беду в подробностях рассказывавшего, как сестра царицы Екатерина Иоанновна сожительствовала с его приятелем князем Михаилом Белосельским. Но в целом приговоры Тайной канцелярии особой жестокостью не отличались: в 1732 году были казнены два человека — бывший чудовский архимандрит Евфимий и «каторжной невольник распоп» Савва Дугин.
Однако случались и более «урожайные» времена. Летом 1737 года в Петербурге пожар обратил в пепелище более тысячи домов, погибло несколько сотен человек; позднее в том же году горели дома на Адмиралтейском острове от Невского проспекта до Крюкова канала. На одном чердаке был найден горшок с зажигательной смесью. В результате прочёсывания всего города войсками были задержаны пришлые люди, которые на следствии сознались в поджогах. Последовал указ о «наижесточайшем наказании» виновных: 8 августа крестьянин Владимир Перфильев был «кажнён смертью, созжён»; солдатская жена Степанида Козмина «кажнена смертью, отсечена голова»; гулящий человек Пётр Петров «кажнён смертью, созжён». Спустя несколько дней «кажнён смертью, повешен за шею» огородник Антип Афонасьев; бурлаки Егор Герасимов, Фёдор Гусев повешены за рёбра; Александр Козмин, колодник Иван Арбацкой колесованы и обезглавлены; Андрей Парыгин «повешен за шею», Карп Наумов колесован и обезглавлен. В ноябре Дмитрий Михайлов и Арина Никитина «кажнены смертью, залиты горла оловом», а Егору Климову отрубили голову
.
Согласно книге указов Тайной канцелярии, в 1738 году были казнены бывший екатеринбургский протопоп Иван Федосеев (за «непристойные богомерзкие слова»), секретарь Яков Алексеев (ругавший государыню «курвой» и осуждавший Бирона), самозванец Иван Миницкий и шесть его товарищей. В 1739 году сложили головы на плахе четверо князей Долгоруковых и не донёсший.на них майор Семён Петров, помянутый выше клеветник Фёдор Милашевич, посадский Даниил Остафьев и бывший иеромонах Смоленского Авраамиева монастыря Козьма Ярошевич за некие «злые неправедные слова»
.
Всего же от эпохи бироновщины до нас дошло 1450 дел Тайной канцелярии, то есть рассматривалось в среднем 160 дел в год. От времени же «национального» правления «доброй» Елизаветы Петровны сохранилось 6692 дела; следовательно, интенсивность работы карательного ведомства не уменьшилась, а выросла более чем в два раза — в среднем 349 дел в год
.
Дворяне были недовольны неудачной войной, тяжёлой службой, ответственностью за выплату их крепостными казённых податей. Но эти сугубо российские проблемы появились не при Анне. Нельзя сказать, что все подследственные дворяне или чиновники являлись политическими преступниками или страдальцами за свои убеждения. Протоколы Канцелярии конфискации показывают вполне рутинную деятельность по «штрафованию» нерадивых воевод и чиновников, наложению взысканий на недобросовестных или прогоревших подрядчиков казны, разоблачению «похищений» казённых средств, взиманию недоимок — и не только с бедных крестьян. Дела из описи Канцелярии конфискации за 1740 год озаглавлены: «Об описи имения присутствующих Вотчинной коллегии за неправое решение по делу комиссарши Бартеневой», «Об описи имения подпорутчика Петра Вердеревского за неплатёж штрафных денег», «Об описи двора стольника Ивана Сытина за неплатёж штрафных денег», «Об описи дворов лейб-гвардии Московского батальона капитана Рычкова за начёт в бытность его в Семёновском полку у приходу и расходу денежной казны», «Об описи пожитков у присутствующих Юстиц-конторы за неплатёж штрафа», «Об описи двора кадета графа Сергея Шереметева за неплатёж доимки», «Об описи имения у действительного статского советника Вельяминова-Зернова за неплатёж штрафных денег».
Имения и дворы отбирались у таких же купчин, воевод, секретарей, приставленных к казённому добру офицеров и подрядчиков и по тем же причинам, что и ранее, и впоследствии: за невыполнение обязательств по отношению к государству, долги по векселям, «похищение казны». К примеру, майор Фёдор Ляпунов, находясь «у смотрения у адмиралтейских служителей мундира», допустил «начёт» на 1170 рублей 24 копейки; белозерский провинциальный воевода полковник Григорий Фустов отправил в центр «неходячую монету» на 228 рублей, его коллега из Ельца безнадёжно запустил взимание недоимки, а дворянин и асессор Степан Меженинов в 1739 году угодил под конфискацию за нежелание платить штраф за «учинённое им крестьянину Григорию Бугримову безчестье». Трудно считать жертвами бироновщины и московского канонира Петра Семёнова, продавшего «налево» четыре гарнизонные пушки, или разбойничавшего на муромской дороге помещика Ивана Чиркова.
За грехи приходилось расплачиваться собственными дворами и «деревнями», но впечатляющие размеры конфискаций относятся лишь к немногим государственным преступникам из числа бывших «верховников» и их родственников: Василий Лукич Долгоруков потерял 3848 душ, братья Алексей и Сергей Григорьевичи — соответственно 12 109 и 4544 души, фельдмаршал Василий Владимирович и его брат Михаил Владимирович — 5382 и 4858 душ, Дмитрий Михайлович Голицын с сыном Алексеем — 10 094 души
.
В «эпоху дворцовых переворотов» подспудная, но непрерывная борьба в правящей элите заставляла монарха быть настороже и повсюду видеть попытки покушения на престол со стороны очередной группы недовольных. Другое дело, что реагировать на полупьяные разговоры о «перемене» власти или очередные «непристойные слова» в адрес государыни или её министров было легче, чем предотвратить очередной переворот…
Царица за работой
Слухи о появлении совета ближайших к императрице лиц, или Кабинета министров, появились уже весной 1730 года; на деле его формирование растянулось на полтора года — пока проходило ограничение состава и влияния Сената. Новый орган должен был взять на себя многие функции бывшего Верховного тайного совета, но при этом не иметь поползновений на замену собой монарха. В 1730–1732 годах депеши иностранных дипломатов полны сообщений о возникновении и распаде различных придворных «партий». «Я прежде сказал, что люди, обретшие влияние и соединённые общими интересами, были граф Бирон, Ягужинский и старший Левенвольд. Теперь это переменилось: Ягужинский, видя, что последний старается руководить его намерениями в свою пользу и управлять всем, отделился от этой партии и составил себе другую, чтобы умерить влияние первой; эта партия — фельдмаршала Долгорукого. Она во многих случаях ограничивает влияние первой и препятствует ей в чём только может. Вследствие такого противодействия Бирон и Левенвольд начинают, по-видимому, избегать их и говорить, что они не в состоянии ничего провести, в особенности что касается до противной партии, хотя они пользуются благосклонностью царицы, но страх заставляет их быть осторожными. Бирон действует робко, советуясь со своим ментором, тем более что он не любим. Вследствие такого антагонизма всё страдает и откладывается в долгий ящик» — такую картину закулисных столкновений при дворе Анны Иоанновны нарисовал в мае 1731 года саксонский посланник Иоганн Лефорт в донесении своему королю
.
