Он и людей судил не лучше, чем факты, и всегда относился к первым с предубеждением. В течение 3-х лет он был морским министром в России, и при нем наш флот пришел в упадок. Он не имел ни малейшего понятия о сухопутной службе, и его невежество в наших организациях и маневрах делало его смешным.
Характер Чичагова вполне гармонировал его уму. Он был суров и самостоятелен, неблагодарен и груб; обладал всеми душевными пороками и был ужасно сумасброден.
То вдруг он делался до фанатизма обожателем англичан, то до смешного привязывался к французам. Единственно его постоянным чувством были ненависть и презрение к родной нации.
Этого презрения он никогда не перестал выказывать, даже тогда, когда жестокие обстоятельства, в которых находилась Россия, открыли характер ее жителей и солдат и обещали им уважение и восхищение всей вселенной.
При всем этом он имел одно драгоценное качество – он был честен и неинтересант, он придерживался этой добродетели в излишестве для себя и для других и заставлял многих думать, что он сам носил в себе пороки века и нации.
Трудно понять, что заставило императора доверить армию этому адмиралу, особенно в таких критических обстоятельствах. Еще будь он наделен природой всеми талантами и гением, необходимыми для командования сухопутными войсками, но адмирал никогда не мог приобрести предварительных знаний и особенно необходимой опытности для этой службы.
Полагали, что наша армия назначена прежде действовать в Далмации вместе с английским флотом, и выбрали адмирала, чтобы командовать обеими армиями. Но Чичагов был таким же дурным моряком, каким и сухопутным генералом, и если проектированная экспедиция имела бы подобного начальника, мы не могли бы ничего другого услышать, как только самые печальные известия
[153].
После своего приезда адмирал Чичагов нам открыл план кампании, который он хотел привести в исполнение и от которого он был, по-видимому, в восторге. Ни одному человеку в голову не мог прийти подобный сумасбродный проект злополучного плана кампании и вообще такой гибельной идеи. Я не мог узнать, кто был автор этого плана. Говорили, что эта честь принадлежит англичанам.
Но для меня непостижимо, как мог подобный проект быть принятым таким умным и образованным человеком, каким был император Александр, а тем более таким знаменитым военным, как Барклай-де-Толли, бывший тогда военным министром.
Нам было приказано перейти Сербию, Боснию и идти к устьям Котаро, которую надо было взять; затем нам велено было соединиться с английским флотом и напасть на французские завоевания в Италии, чтобы отвлечь внимание Наполеона и заставить его прислать туда часть его войск. Ничего не было приготовлено для этой экспедиции; надо было идти наудачу, просить провианта у сербов, которые не могли снабдить 50 000 человек, или брать его у босняков, которые не давали нам его и могли нас задержать в своих ущельях и горах, где бы мы себя чувствовали заключенными.
Я не стану распространяться об этом проекте, столь безрассудном и странном, – подробности можно найти в прилагаемых (юридических записках) мемуарах, которые я написал, как только узнал о предполагаемой экспедиции.
Вот каким образом они попали к императору. Мы все были в отчаянии, но никто из нас не мог открыть глаза Государю, ни у кого не хватило настолько присутствия духа, а Чичагов открывал все письма.
Я отправил свои мемуары в Одессу, герцогу Ришелье, через свою жену, которая уехала туда на время войны против Наполеона. Ришелье отослал их императору, который ему ответил: «Я прочел мемуары Ланжерона, он хороший патриот» и послал Чичагову приказ идти в Польшу.
Но прежде чем обрести этот приказ, наш моряк занимал нас своими сумасбродными выходками. Ознакомившись с трудностями питания армии во время похода в Боснии, он изобрел какие-то лепешки из бульона, для чего зарезали всех быков, бывших в походных гуртах, и все кашевары были потребованы для изготовления этого бульона. Я полагаю, что адмирал Чичагов может похвастаться тем, что он был единственный генерал, которому подобная мысль могла прийти в голову.
Приказ о походе в Польшу спас нас от необходимости бесполезно погибать в Боснии, а бульон адмирала пришлось бросить, хотя на изготовление его пошло 2 или 3 тысячи быков, лишение которых для нас было сильно заметно в нашем походе. Чичагов выдумал еще (фантазиям его не было пределов!) дать кавалерии кирасы из соломы.
Он приказал сделать модели: изрубленное сено клали в большом количестве между двумя кусками полотна и зашивали их, затем весь этот пакет привязывался на грудь кавалеристу, который тогда делался похожим на полишинеля. Это сумасшествие не могло долго продолжаться, так как лошади съели латы его выдумки.
Мир с турками был заключен и утвержден. Валахия была отдана туркам, что же делает Чичагов? Он вздумал сформировать ополчение, чтобы идти в Италию, и захотел набирать рекрутов из чужого государства. Ополчение это уничтожилось так же, как и бульон и латы. Вестиару Варлааму эти странные формы стоили очень дорого.
За несколько дней до похода в Польшу Чичагов призвал Варлаама и всех помощников и объявил великим визирем одного молодого боярина, который еще не приобрел права носить бороду, служившую знаком отличия для лиц 1-го класса. Этого вельможу звали Нейчулеско. В общем это был чудный выбор.
Наконец в июле месяце мы двинулись в Польшу, и на этом я кончаю историю этой войны. Я участвовал с нашей армией в 3-х новых ужасных кампаниях, которые мы вели против Наполеона. Так окончилась 7-летняя война – война, предпринятая так легко, без всякого благовидного повода, и, если я смею сказать, против добросовестности, против здравой политики и даже против интересов России, война, которая ничего не создала и только послужила поводом к раздаче множества крестов и чинов, в большинстве случаев очень скверно распределяемых.
Эта война была так же гадко ведена, как и неудачно задумана, в ней 6 генерал-аншефов
[154] соперничали в своих ошибках и интригах, война эта, где 80 000 или 100 000 русских не могли победить 40 000 турок, окончилась все же весьма счастливо, тем более в то время, даже неожиданно
[155].
