Вскоре после Тарутинского сражения Кутузов получил от Государя письмо, которое послано было Беннигсеном Его Величеству. В этом письме заключался донос на Кутузова в том, что будто бы оставляет армию в бездействии и лишь предается неге, держа при себе молодую женщину в одежде казака. Беннигсен ошибался – женщин было две. Кутузов, тотчас по получении этого письма, велел Беннигсену оставить армию.
В это время явились к Кутузову депутаты от дворянства Харьковской и Полтавской губерний, предлагавших в распоряжение главнокомандующего общее вооружение. Кутузов благодарил их за усердие, но предложение отклонил, отозвавшись, что до такой крайности дела еще не дошли. Являлись некоторые и частные лица, предлагавшие услуги свои в виде волонтеров.
Оригиналы эти были все весьма преклонных лет. Кутузов и Коновницын принимали их вежливо, но не давали им занятий. Подвергаясь лишениям разного рода, они на пути армии из Тарутина к Днепру исчезли из главной квартиры один за другим. Между ними особенно отличался некто Яков Иванович из Воронежа – высокого роста, бледный, с черными глазами и беспокойным взглядом.
Одетый в черный гусарский чекмень, он в деле под Малоярославцем, где могла действовать только пехота, явился перед линией гвардейских кирасиров, разумеется вне выстрела, и, махая саблей, как бешеный кричал: «Вперед, вперед!» Депрерадович велел прогнать его за фронт.
Другой волонтер был скромнее, в виц-мундире Сумского гусарского полка, в котором некогда служил штаб-офицером, высокого роста, худощавый, лет около 70, он показывал нам опыты своего исскуства владеть саблей. Кутузов принял его чрезвычайно ласково, обнадеживая его дать ему занятия; но едва он вышел, Кутузов сказал окружающим. «Ну куда этакому б служить?»
В начале уже пребывания в Леташевке Коновницын изнемог от беспокойства, наносимого будившими его несколько раз в ночь ординарцами, привозившими бумаги, иногда и неважные. Тогда он воспретил будить себя. Приезжавшие с пакетами шли уже не направо от дверей, а в левый угол, ко мне. Я будил Петра Петровича в таком только случае, если бумага не терпела отлагательства до утра.
Таким образом я разбудил Коновницына в ночь на 12 октября, когда прибыл рапорт генерала Дохтурова из-под Боровска о предпринятом на тот пункт движении огромных неприятельских сил. Не было сомнения, что Наполеон отступал. Должно было заградить Калугу, к которой из Боровска вела дорога через Малоярославец. Коновницын разбудил Кутузова, и в ту же ночь сделано распоряжение к движению армии на Малоярославец, куда и прибыла она около полудня 12 октября, подкрепив вовремя Дохтурова, сражавшагося уже в улицах города сего.
Солдаты, между коими много было рекрут, дрались дурно под Малоярославцем. Офицеры одни жертвовали собой. Сам Коновницын семь раз вел пехотные линии на штурм против засевшего за заборами городских садов неприятеля и прогнал его наконец внутрь города до большой площади, где чудесно гремела битва. У заборов пули пели, а на площади примешались к ним и картечи, и ядра. И свои ядра летели сзади через головы наши. Из бывших при Коновницыне ранен полковник Доливо-Добровольский пулей в плечо. Вечером неприятель прогнан за город.
Донесение партизана Сеславина, полученное в Леташевке под утро 12 числа, подтвердило о предугаданном Кутузовым отступлении Наполеона. Впрочем, оное предвиделось еще до Тарутинского дела. Лишенный запасов, он не мог держаться, и Чичагову, направленному императором на соединение с Кутузовым, послана из Леташевки подробная инструкция о преграждении пути Наполеону, причем ему указано на урочище Студенки, близ Борисова, как единственный пункт, который Наполеон избрать мог для перехода через болотистую Березину.
В этой инструкции в подробности упоминалось о предназначенном графу Витгенштейну, в подкрепление Чичагову, движении на левый фланг отступающего неприятеля или на правый по отношению к Чичагову. Подлинная инструкция назначалась Чичагову, а копия – графу Витгенштейну. Брозин, начальник канцелярии нашей, сам запечатал обе бумаги, сделал надписи на пакетах и отправил курьеров.
Когда главная квартира пришла в Вильну, Витгенштейн, знавший Брозина лично и хорошо к нему расположенный, показал ему инструкцию, которую граф получил из Леташевки. Это была подлинная на имя Чичагова, следовательно к сему последнему попала копия. Брозин при запечатании ошибся надписями. Это не могло иметь ошибочных последствий, потому что бумаги были, как выше сказано, тожественные. Однако Витгенштейн вымыл голову Брозину.
Поспешность Кутузова к предпринятию фланговых маршей с Рязанской на Калужскую дорогу и из Тарутинского лагеря на Малоярославец и быстрота в исполнении ставят его относительно стратегического достоинства на одну высоту с торжествовавшим дотоле соперником его. Но не столь великим мог казаться Кутузов при преследовании бегущого неприятеля. Марш от Малоярославца до Днепра представлял беспрерывное противодействие Кутузова Коновницыну и Толю.
Оба последние хотели преградить путь Наполеону быстрым движением на Вязьму. Кутузов хотел, так сказать, строить золотой мост расстроенному неприятелю и, не пускаясь с утомленным войском на отвагу против неприятеля, искусно маневрирующего, хотел предоставить свежим войскам Чичагова довершить поражение его, тогда как длинный марш ослабил бы неприятельское войско еще более. Не беру на себя определить, на которой стороне соображение было основательнее.
Нерешительное движение армии выказывало это разъединение мнений. От Малоярославца пошли было по направлению к Вязьме, но возвратились, чтобы потом опять обратиться к плану Коновницына и Толя.
Во время пребывания главной квартиры в селе Полотняных Заводах, где Кутузов и ближайший штаб его заняли огромный каменный со всеми удобностями дом, Толь вбежал в комнату Коновницына, где, несмотря на простор помещения, происходили канцелярские занятия наши, и вскричал: «Петр Петрович, если мы фельдмаршала не подвинем, то мы здесь зазимуем». Утомленный старичок, начав было увлекаться комфортом, наступившим вдруг после больших лишений, уступил, однако, необходимости.
Но уже поздно было. Только часть неприятельского войска застигнута была 23 октября у Вязьмы и, по несосредоточению наших сил, не могла быть остановлена. Засим пошли мы форсированными маршами на Красное, минуя Смоленск и обратив Платова по пятам бегущего неприятеля.
По приближении к Красному – новые колебания. 5 ноября Толь и Коновницын советовали атаковать приближавшегося к Красному неприятеля. Кутузов соглашался на это, если только увериться можно в том, что не сам Наполеон тут командует. Ему представляли, что, по вернейшим донесениям партизанов, гвардия Наполеона, почему наверно полагать можно и он сам, прошли через Ляды (между Красным и Оршей). Наконец Кутузов согласился атаковать.
Утро было подвинувшись, часть конницы Даву уже прошла Красное и опередила нас. Успех наш был не столь удовлетворительный, как если бы атака произошла ранее. Во время сражения привели пленного баварского капитана. Кутузов все еще сомневался, не Наполеон ли тут командует. Об этом начались расспросы капитану на немецком языке, на котором Кутузов объяснялся как самый образованный немец.
