«Не покажись раза три в театре, – говорил Наполеон после первой войны в Италии, – и слава твоя расстелется дымом». Кутузов не вел переписки, но в виду общества действовал своим лицом, кланялся и уклонялся, выжидал и не упускал выжданного, оттерпливался и после сумрачных дней выходил блистательнее. […]
Чрез два дня воспоследовал экзамен, всегда происходивший по вечерам. Началось с русской словесности. Николай Яковлевич Озерецковский задал нам сочинить письмо, будто бы препровожденное к отцу раненым сыном с поля сражения. […]
Два первых сочинения Кутузов слушал без особенного внимания. Дошла очередь до меня. Я читал с жаром и громко, Кутузов вслушивался в мое чтение. Лицо его постепенно изменялось, и на щеках вспыхнул яркий румянец при следующих словах: «Я ранен, но кровь моя лилась за Отечество, и рана увенчала меня лаврами!
Когда же сын ваш приедет к вам, когда вы примете его в свои объятия, тогда радостное биение сердца вашего скажет: «Твой сын не изменил ожиданиям отца своего!» У Кутузова блеснули на глазах слезы, он обнял меня и произнес этот роковой и бедоносный приговор: «Нет, брат! Ты не будешь служить, ты будешь писателем!»
Недавно еще слышал я, будто бы Кутузов обходился с нами сурово. Это неправда; правда только то, что между им и нами было какое-то безмолвное недоверие, но это недоверие рушилось и разрешилось случайно. Кутузов пожал тогда такие лавры, каких не пожинал ни на высотах Мачинских, ни под стенами Измаила, ни на поле Бородинском – он победил самого себя.
Два вечера прошли спокойно. На третий спрашивали у нас всемирную историю, которая как будто нарочно подоспела с великими своими превратностями к важнейшему обстоятельству нашей кадетской жизни. Мы начали шепотом разговаривать между собою и голоса 120-ти кадет слились в один жужжащий гул. «Тише, господа!» – сказал Кутузов. Мы смолкли и через несколько минут опять заговорили. «Тише, говорю вам!» – грозно повторил Михаил Илларионович.
Мы замолчали, но не надолго. «Тише!» – закричал он еще грознее, и при этом третьем «тише» прибавил несколько слов, от которых мы замолчали. Ударило восемь часов; Кутузов вышел. Мы все пошли за ним. Каждый вечер Кутузов ездил к тогдашнему временщику. Слуга сказал, куда ехать, а мы закричали:
– Подлец, хвост Зубова!
В наше время о каждом экзамене начальник корпуса лично доносил императрице. На другой день Кутузов явился к ней.
– Каковы твои молодцы? – спросила Екатерина.
– Прекрасны, Ваше величество, – отвечал он, – они слишком учены, им недостает только военной дисциплины. А потому, хотя они не дожили еще до срока двух лет, но позвольте их выпустить.
Екатерина согласилась и сказала:
– Постарайся отдать твоих молодцов на руки таких полковников, которые бы не застращали их службою. Юношей надобно беречь, они пригодятся.
Кутузов объявил нам решение Екатерины. При появлении его, нынешний граф Толь и я, мы стояли возле него. Кутузов любил Толя за искусные чертежи и за охоту к военным наукам.
– Послушай, брат, – сказал он Толю, – чины не уйдут, науки не пропадут. Останься да поучись еще. Толь остался, и Кутузов ознакомил его со своими военными правилами и познаниями.
Шесть человек выпущены были капитанами, а все прочие поручиками. Кутузов созвал к себе наших офицеров и сказал им: «Господа, разведайте, кто из кадет не в состоянии обмундироваться, да сделайте это под рукою. Наши юноши пресамолюбивые, они явно ничего от меня не возьмут». С мундиров недостаточных кадет мерки сняты были ночью: через три дня мундиры были готовы и отданы им, будто бы от имени их отцов и родных. Ударил час прощания.
Мы составили круг. Кутузов вошел в него и сказал: «Господа, вы не полюбили меня за то, что я сказал вам, что буду обходиться с вами, как с солдатами. Но знаете ли вы, что такое солдат? Я получил и чины, и ленты, и раны: но лучшею наградою почитаю то, когда обо мне говорят: он настоящий русский солдат. Господа! Где бы вы ни были, вы всегда найдете во мне человека искренно желающего вам счастья и который совершенно награжден за любовь к вам вашею славою, вашею честью, вашею любовью к Отечеству».
За день до выхода из корпуса, когда надели мы мундиры, Кутузов поодиночке призывал нас к себе и предлагал нам тактические вопросы. Мне задал вопрос о полевых укреплениях. Чувствуя, что по строгим правилам науки не могу отвечать, я спросил: «Как прикажете мне объясниться, тактически или исторически?» Он взглянул на меня и сказал: «Ну, посмотрим, отвечай исторически». Я начал: «Полевые укрепления устраиваются для остановления первых напоров неприятеля…» Кутузов был доволен моим ответом.
[…]
Тут, нечаянно оглянувшись, я увидел М. И. Кутузова, который стоял недалеко от дверей. В то время от князя вышел камердинер с подносом и с пустою шоколадною чашкою в руках. Кутузов поспешно подошел к нему и спросил по-французски: «Скоро ли выйдет князь?» – «Часа через два», – отвечал с важностью камердинер. А Кутузов, не отступавший ни от стен Очакова, ни от стен Измаила, смиренно стал на прежнее место. Досада закипела в моем юном сердце; я подошел к Петрову и сказал: «Я не стану более ждать!»
Оторопев от этих слов, Петров спросил: «А что же я доложу Льву Александровичу?» – «Что вам угодно, – отвечал я. – Кутузов, герой Манчинский и Измаильский, здесь ждет и не дождется, а я что такое?» И я ушел. Часу в шестом вечера пришел я к Нарышкину. Он сидел на софе с каким-то незнакомым человеком: то был Державин. Увидя меня, Лев Александрович захохотал и сказал: «Гаврило Романович! Посмотрите, вот этот Вольтеров гурон, который убежал из приемной князя, он затеял там высчитывать послужной список Кутузова. Понатрется в свете – перестанет балагурить».
Из «Записок» Е. Ф. Комаровского
По возвращении из Казани в Петербург император назначил великого князя Константина Павловича главным начальником над 1-м кадетским корпусом, по тому примеру, вероятно, что отец Его Величества, император Петр III, был директором оного в царствование Елизаветы Петровны.
Императрица Екатерина поручала сей корпус всегда начальству генерала, имевшего военную репутацию, каковы были: граф Ангальт, граф де Бальмен и т. п. Последний был в ее царствование М. И. Кутузов, которого император Павел назначил командиром войск, в Финляндии расположенных, а на место его директором кадетского корпуса – славного генерала, графа Ферзена, который разбил и взял в плен Костюшко.
Великий князь поручил мне письменные дела, как по кадетскому корпусу, так и по Измайловскому полку. Его Высочество всякий день поутру, в 5 часов, ездил в корпус со мною; ему приятно было видеть, как по барабану несколько сот детей вставали и одевались.
Между тем поступало ко мне множество бумаг от графа Ферзена по бывшим будто бы злоупотреблениям, допущенным генералом Кутузовым, распродажи пустопорожних мест, корпусу принадлежащих, и прочее. Я заметил, что между сими двумя генералами была взаимная личная вражда, от зависти, может быть, в военном ремесле происходившая.
