Оскар работал над пьесой «Хорошая женщина», которая в окончательном варианте превратится в «Веер леди Уиндермир». Он опять сидел без денег и поэтому работал без настроения; как признавался Уайльд директору театра «Сент-Джеймс» Джорджу Александеру, ему никак не удавалось сделать персонажей реальными и живыми. Единственное, что доставляло ему удовлетворение, — возможность объявить, что с 21 января «Герцогиня Падуанская» наконец пойдет на нью-йоркской сцене, несмотря на то, что имя автора оставалось в секрете. Бродвейский театр поставил в своей афише название «Гвидо Ферранти — Новая итальянская трагедия». Постановка собрала хорошую прессу. В частности, в «Нью-Йорк трибьюн» можно было прочесть следующее: «Пьеса добилась благосклонного внимания, а быть может, даже успеха. Поставив ее, м-р Барретт, безусловно, совершил дальновидный поступок. Имя автора „Гвидо Ферранти“ так и не было открыто. Без малейшего колебания можно утверждать, что речь идет об опытном и высококлассном писателе. В этой пьесе легко узнать произведение, которое мы имели удовольствие читать несколько лет назад. Тогда оно называлось „Герцогиня Падуанская“, и автором его был Оскар Уайльд»
[340]. Несмотря ни на что, пьеса шла на сцене около двадцати раз, что отнюдь не убавило энтузиазма автора, который с победным видом сообщил эту новость директорам лондонских театров: Чарльзу Картрайту, Генри Ирвингу, Джорджу Александеру…
Снова очутившись в Париже в феврале 1891 года, Уайльд писал Стефану Малларме: «Дорогой мэтр, не знаю, как благодарить Вас за Ваш любезный подарок — великолепную симфонию в прозе, навеянную Вам гениальными мелодиями великого поэта-кельта Эдгара Аллана По. У нас в Англии есть проза и есть поэзия, но французская проза и поэзия в руках такого мастера, как Вы, сливаются воедино. Быть знакомым с автором „Послеполуденного отдыха фавна“ в высшей степени лестно, но встретить с его стороны прием, какой Вы оказали мне, — это поистине незабываемо»
[341].
Афиша пьесы «Веер леди Уиндермир», идущей в театре «Сент-Джеймс».
Париж по-прежнему оставался прекраснейшим городом в мире, землей обетованной для богемы и красивых женщин, являвшихся предметом самых скабрезных историй, что не мешало им невозмутимо демонстрировать свои туалеты в Булонском лесу после полудня или на шумных празднествах в Нейи по вечерам. Ги де Мопассан отказался от ордена Почетного легиона, Эдмон де Гонкур отправился в гости к принцессе Матильде, а Анатоль Франс — к мадам де Кайавер. К радости газетных репортеров, вернулась мода на дуэли. Накануне своего возвращения в Лондон Уайльд написал Сирилу: «Я пишу тебе письмо, чтобы сказать, что мне гораздо легче. Я каждый день гуляю по красивому лесу, который называется Буа-де-Булонь, а вечером обедаю со своим другом и сижу потом за маленьким столиком, глядя на проезжающие мимо экипажи. Сегодня вечером я иду в гости к великому поэту, который подарил мне чудесную книгу про Ворона. Надеюсь, ты хорошо заботишься о дорогой маме. Передай ей от меня привет и поцелуй ее за меня; передай также привет Вивиану и поцелуй его»
[342]. Оскар закончил работу над корректурой «Дориана Грея», написал к нему предисловие и решил наконец вернуться в Лондон, к Констанс и детям, с сожалением покидая парижские ужины, кафе и спектакли. Он нашел утешение в обществе Робби, Лайонела Джонсона, встретился с Ле Галльенном и Брайтоном и оказался в Лондоне в момент появления на полках книжных магазинов отдельного издания «Портрета Дориана Грея». Сразу по приезде он вновь принялся за работу над окончательной редакцией «Замыслов», которые вышли в мае 1891 года в издательстве Джеймса Р. Осгуда, Макилвэйна и К°. В этой книге были помещены значительно измененные варианты произведений, публиковавшихся ранее в разных журналах.
В течение первых шести месяцев 1891 года Оскар Уайльд опубликовал «Портрет Дориана Грея» и «Замыслы», где уточнил и углубил свои эстетические теории, которые произвели такое сильное впечатление на французских писателей, а также книгу «Преступление лорда Артура Севила и другие рассказы», в которой были собраны чудесные сказки, написанные для Сирила и Вивиана и опубликованные прежде в разных журналах. Наконец он закончил работу над пьесой «Хорошая женщина» и сообщил об этом директору театра «Лицеум» Августину Дэли. Его писательская популярность была как никогда велика, талант рассказчика оставался недостижимым, а поведение явно не соответствовало общепринятым нормам, и поэтому в Лондоне никто не удивлялся тому, что Оскар Уайльд предпочитал Париж — город всеобщей погибели! Все молодые люди, которые его окружали, которых Констанс вынуждена была принимать у себя в доме и с которыми Уайльд подолгу беседовал у себя в комнате на четвертом этаже, были гомосексуалистами, и никто из них не скрывал своего восхищения перед снискавшим успех автором, чье имя не сходило со страниц английских газет и начинало все громче звучать во французских литературных кругах, несмотря на то, что единственным переведенным на французский произведением Уайльда все еще оставался «День рождения инфанты».
Личная известность Оскара Уайльда отодвинула на второй план творческие достижения писателя, затмевая их достоинства, остававшиеся тем не менее очевидными, в чем вскоре убедились и французские писатели, которые стали продолжателями культа собственного «я», мгновения, красоты в литературе, филигранью проходящих через все творчество английского писателя, в тот самый момент, когда Уайльд решил посвятить себя театру и оставил до поры стихи, сказки, романы и эссе. Его экстравагантная фигура обращала на себя внимание на улицах Лондона, а верный себе Уистлер не упускал возможности возмущаться, неожиданно встретив своего соперника одетым в короткое пальто с капюшоном и меховым воротником и в польской шапочке на голове: «Оскар, как ты осмелился! Что означает этот маскарад? Немедленно верни эти тряпки Натану, и чтобы я никогда больше тебя не видел у себя в Челси в костюме, позаимствованном у Кошута и мистера Мантолини
[343]»
[344]. Оскара Уайльда нередко можно было встретить за кулисами театров, ужинающим в обществе актеров, он по-прежнему испытывал тягу к сцене и театральным маскам.
Октябрь 1891 года Уайльд вновь провел в Париже. Вот что он писал Малларме из отеля «Нормандия»: «Дорогой мэтр, я собираюсь провести в Париже несколько недель и надеюсь иметь честь посетить Вас во вторник на будущей неделе. А пока позвольте мне вручить Вам экземпляр романа „Портрет Дориана Грея“ в качестве свидетельства моего восхищения Вашим благородным и строгим искусством. Поэзия во Франции имеет массу лакеев (sic), но только одного мэтра»
[345]. Несколько дней спустя Малларме прислал ответ: «Я заканчиваю читать Вашу книгу, одну из немногих, способных вызвать подлинное волнение, так как она поднимает бурю самых сокровенных мечтаний и самых необычных душевных ароматов. С Вашим умением сделаться отточенно острым сквозь неслыханную утонченность интеллекта и гуманным в окружении атмосферы столь извращенной красоты Вы совершаете истинное чудо и используете при этом все доступные писателю художественные средства! Все сделал именно портрет
[346]. Этот волнующий, в полный рост портрет Дориана Грея будет тревожить наши сны, но, будучи написан, он сам сделался книгой»
[347].
