Доктор Уайльд становился знаменит. Его талант был признан Наполеоном III, которого он лечил в Париже, а также королевой Викторией: Уайльда даже назначили окулистом Ее Королевского Величества. Семья переехала в фешенебельный район Дублина в дом 1 по Меррион-сквер. А через несколько недель ирландское высшее общество, оценив по достоинству приемы в доме четы Уайльдов, уже регулярно собиралось у них послушать доктора и полюбоваться на величественную пассионарию, снова беременную. Всегда сильно напудренная, обычно она одевалась либо в черное, по случаю печальных событий, либо в белое, по случаю праздников или побед ирландских революционеров. Пеструю смесь завсегдатаев дома составляли английские офицеры из Замка
[17], коллеги доктора, артистическая богема, политики и множество красивых женщин, быстро становившихся добычей хозяина дома. Среди частых гостей можно встретить Шеридана Ле Фаню, автора «черных» романов и племянника знаменитого Роберта Шеридана. Фантастические рассказы, перемешанные с воспоминаниями о великом драматурге и политическом деятеле, разжигали воображение юного Оскара. Последний вскоре был допущен на эти приемы, часто заканчивавшиеся далеко за полночь. Еще один постоянный посетитель дома на Меррион-сквер — профессор Махэйффи, будущий ректор Тринити-колледжа в Дублине. Этот пастор, европейски известный специалист по Древней Греции, любил строить из себя скептика; кроме того, будучи снобом, он старательно обхаживал обитателей Замка и представителей городской знати. Благодаря ему пейзажи и культура античной Греции рано стали питать живое воображение Оскара.
В 1864 году положение семьи Уайльдов достигло апогея. Оскару было десять, в тот год он безумно влюбился в свою сестру Изолу, пятью годами младше него. Мальчика определили на пансион в колледж Портора в Эннискиллене, расположенном в ста пятидесяти километрах к северо-западу от Дублина на реке Ирн, впадающей в Атлантический океан. Колледж располагался в белом деревенском доме, построенном над озером на территории обширного парка. Репутация учебного заведения была связана скорее с его историей и красотой окружающего пейзажа, нежели с качеством преподавания. Но это было одно из королевских учебных заведений страны, и в нем Оскар Уайльд провел семь лет.
28 января 1864 года был днем наивысшего признания достоинств придворного лекаря: королева Виктория пожаловала доктору Уайльду дворянство. По окончании церемонии в Замке Сперанца стала леди Уайльд: еще каких-то пятнадцать лет тому назад пассионария предрекала этому сословию гореть в вечном адском огне! «Сперанца была настолько же счастлива, — рассказывает ее биограф, — насколько и горда тем, что стала „Вашим Высочеством“, что ее портрет кисти Бернара Мулервэна
[18] был выставлен в Королевской Академии в 1864 году и что она стала вхожа в салон Его Превосходительства. Голос дворецкого, объявлявшего, что „карета леди Уайльд подана“, казался ей восхитительной музыкой»
[19]. Что же касается Оскара, то он уже начинал проявлять незаурядные способности и превращаться в яркую индивидуальность.
Во время школьных каникул он приезжал к матери, окруженной всеобщим вниманием, то в Дублин, то в Мойтуру — так называли недавно построенный новый дом в Коннемара, краю озер и болот, блуждающих огней и духов, где дни заполнены ловлей лосося, охотой, купанием в темных озерах, украшающих тревожные пейзажи северной Ирландии, так описанных Ф. Жюлианом: «Гранитные глыбы то тут, то там выступают из воды цвета сепии; с одной стороны — торфяные болота, которые как бы продолжают озеро, с другой — ярко-зеленые поля, перерезанные каменными стенами… Июньские сумерки бесконечно сгущаются над этим мирным пейзажем, постепенно исчезающим в дымке, наполненной видениями»
[20].
Но сам Оскар Уайльд предпочитал жизнь в Дублине, у ног матери, королевы высшего общества в салоне на Меррион-сквер. Его друг Гамильтон, кстати, очень увлеченный ею, вспоминает: «Вне всякого сомнения, Сперанца была самой яркой звездой земной галактики… Молодость, красота, исключительное воспитание, редчайший ум, личное обаяние, образованность, оригинальность и сила характера сделали эту женщину центром дублинского высшего общества»
[21].
Газета «Нация», печатавшая памфлеты, попала под запрет. Именно с этого времени Сперанца посвятила себя литературе, стала публиковать стихи, выпустила многотомник ирландских легенд. Критики благосклонно принимали ее творчество: «Эта женщина, несомненно, обладает подлинным поэтическим даром, коли она написала столь прекрасное, полное силы и грации стихотворение, которое вы дали мне прочесть. Из любви к поэзии, а также из любви к старушке Ирландии ей необходимо продолжать писать и поскорее выпустить сборник»
[22]. Все свои стихи Джейн Уайльд посвящала сыновьям; юный Оскар с удовольствием слушал комплименты, которые гости расточали его матери, а сам старался запомнить ее речи, как бы черпая из богатого источника собственного разговорного и литературного языка. Когда кто-то предлагал матери познакомить ее с уважаемым человеком, она восклицала: «Никогда не произносите при мне это слово. Только торговца можно назвать уважаемым человеком!» Однажды она так приняла дочь одного не слишком талантливого писателя: «Добро пожаловать, милая. Как вы похожи на своего интеллектуала-папочку, вот только лоб не такой величественный, как у него… Мне говорили, у вас есть возлюбленный. Какая жалость, ведь любовь убивает честолюбие»
[23]. Скрывая улыбку, Оскар поднимал на мать, у которой с раннего детства ходил в любимчиках, восхищенный взгляд: «Уилли хорош, — говорила она, — он на редкость умен, но Оскар — о, из него получится нечто божественное»
[24].
Однако не все было так безоблачно на семейном небосклоне. Расходы по содержанию хлебосольного дома на Меррион-сквер, покупка мебели, загородного дома начинали сказываться на не столь уж значительных доходах доктора. Сам он стал раздражительным, отношения с клиентами разладились, он почти перестал следить за собой; доктор начал пропадать в тавернах и преследовать служанок; о его предосудительном поведении поползли скандальные сплетни. А леди Уайльд, как и раньше, принимала гостей, не обращая внимания на слухи, словно они и не достигали ее ушей. Она продолжала царить в своем салоне: длинное до пола платье из пурпурного шелка, припудренное лицо, волосы цвета ночи, руки, унизанные драгоценностями, медальоны на шее, вылитая «королева сцены провинциального театра», как шутили злые языки. До нас дошло описание одного из таких, нередко чрезмерно шумных, приемов: «В этой среде возвышенность мысли ни в коей мере не соответствовала привычкам повседневной жизни. Гостеприимный дом представал уделом роскоши и веселья, поздних ужинов, обильно сдобренных вином, беззаботных бесед и нарядов. Галантные приключения сэра Уильяма стали излюбленной темой разговоров. Даже его безупречная супруга порой грешила высказываниями, вряд ли предназначенными для детских ушей. В салоне матери и за столом у отца обосновались представители шумной и неряшливо одетой богемы, которые в избытке переполняли Дублин той эпохи»
[25].
