В то время как Франция всячески изобличала низость своей ненавистной соперницы, Оскар Уайльд, сменивший апартаменты в «Савое» на мрачную тюремную камеру, написал отчаянное письмо Леверсонам: «Дорогие Сфинкс и Эрнест, я пишу Вам из тюрьмы, куда дошли до меня Ваши добрые слова; они утешили меня, хотя и вызвали, в моем одиночестве, слезы. По-настоящему-то я здесь не одинок. Рядом со мной всегда стоит некий стройный и золотоволосый ангел. Его присутствие погружает меня в тень, Он движется в мрачном сумраке, словно белый цветок. С каким грохотом все рухнуло! Зачем сивилла напророчила хороший исход? Я думал только о том, чтобы защитить его от отца; ни о чем другом и не помышлял, а теперь…»
[498]. Мору Эйди и Робби, которым он написал, чтобы они поблагодарили от его имени всех, кто продолжал интересоваться его судьбой, Уайльд вновь подтвердил свою безумную страсть: «Бози — такое чудо! Он занимает все мои мысли. Я виделся с ним вчера. Тут ко мне по-своему добры, но у меня нет книг, сигарет, и я очень плохо сплю»
[499]. Он попросил Робби сходить на Тайт-стрит и забрать оттуда рукопись «Святой блудницы». Робби передаст ее Аде Леверсон, которая будет хранить рукопись до 1897 года и вернет Уайльду, зато Уайльд тотчас же оставит рукопись в фиакре: «Лучше места для нее и не придумать!» Но самые глубокие чувства, которые охватили его, когда он наконец отдал себе отчет в том, что находится в тюрьме и что его ожидает суд, Оскар доверил актрисе миссис Бернард Бир: «Я леденею от ужаса. Жизнь, наконец, стала для меня такой же реальной, как сон. Я не знаю, какие еще мерзкие существа приползут ко мне, чтобы уличить меня»
[500].
Первое заседание суда началось 6 апреля. Первым свидетелем был Чарльз Паркер. Пока он давал показания, в зал привели Альфреда Тейлора, обвиняемого в соучастии, и посадили рядом с Уайльдом на скамью подсудимых. Свидетель подтвердил факты: «Савой», шампанское, цыпленок. Хозяйка дома 13 по Литтл Колледж-стрит заявила, что Тейлор снимал у нее квартиру, в которой принимал многочисленных гостей; тем не менее сама она хоть и слышала о Уайльде, никогда его там не видела. Это заявление явно произвело впечатление на присяжных. Альфред Вуд поведал о своих отношениях с Уайльдом и объяснил, что уехал в Соединенные Штаты, чтобы скрыться от завсегдатаев заведения на Литтл Колледж-стрит. Он ни слова не сказал о том, как неоднократно шантажировал обвиняемого. Заседание было объявлено закрытым в тот момент, когда начал давать показания Сидни Мейвор. Следующее заседание должно было состояться через две недели, а обвиняемому вновь было отказано в освобождении под залог, что совершенно противоречило существующей практике и ставило под угрозу полноценность подготовки защиты. Судья сэр Джон Бридж оказался столь же пристрастным, как публика и пресса, которые с удовольствием смаковали известие о предъявлении обвинения Оскару Уайльду. Вот как одна из вечерних газет описывала настрой общественного мнения в день открытия судебного разбирательства: «Лорд Куинсберри празднует свой триумф, а мистер Оскар Уайльд окончательно пропал. Теперь ему впору поменяться местами с лордом Куинсберри и самому сесть на скамью подсудимых. Создается впечатление, что он проиллюстрировал собственной жизнью красоту и подлинность своих воззрений (…) Адвокаты обвинения, судья и присяжные заседатели заслуживают благодарности публики за то, что так быстро закончили судебное разбирательство и избежали тем самым обнародования несомненно возмутительных подробностей»
[501]. Речь шла о первом процессе, который завершился тем, что Уайльд забрал свое заявление. Трудно сказать, явилось ли это следствием развернувшихся событий или простым совпадением, но в апреле 1895 года большая часть представителей лондонского высшего общества внезапно решила предпочесть солнечную погоду средиземноморского побережья гибельному климату Лондона. Известен даже случай, когда один знаменитый актер просто съездил из Лондона в Париж — с единственной целью не отстать от других.
Нет ничего удивительного в том, что чрезвычайная суровость судьи привела к мгновенному истощению средств Уайльда, усилив тем самым нападки кредиторов. Фрэнк Харрис, навестивший его в тюрьме Холлоуэй, нашел Уайльда убитым и пребывающим в смертельной тревоге по поводу дальнейшего развития событий. Вместе с тем его несколько успокаивало понимание, выказываемое директором тюрьмы, который разрешал ему писать бесчисленные письма, а также доброжелательность охранников, проявлявших гораздо больше сочувствия, чем судьи или журналисты, которым только дай растоптать знаменитого писателя, любимца салонов, внезапно превратившегося в растлителя молодежи, осужденного еще до суда на основании текстов, которых он не писал, на основании произведений искусства, заключавших в себе определенную эстетику, которую сочли аморальной те самые филистеры, которые встречали аплодисментами постановки «Идеального мужа» и «Как важно быть серьезным».
Лондонский скандал привел к самым неожиданным последствиям в Париже. Жюль Юре выступил 13 апреля на страницах газеты «Фигаро литтерэр»: «Со всех сторон нас спрашивают, с кем же встречался мистер Оскар Уайльд, когда приезжал в Париж?» Далее он очень тенденциозно дал понять, что может предоставить информацию только о литературных знакомствах Уайльда, и среди его самых близких друзей назвал Жана Лоррэна, Катюля Мендеса, Марселя Швоба… и «других утонченных писателей». Катюль Мендес потребовал опровержения, на что Жюль Юре ответил 18 апреля в «Эко де Пари»: «В моей скромной рубрике субботних писем я, кажется, говорил только о литературных отношениях, которые установились между м-ром Оскаром Уайльдом и Вами. Если же Вам нравится воспринимать их в более широком смысле, то я не стану опровергать общепринятое мнение, обоснованность которого известна Вам гораздо более, чем мне». Дуэль стала неизбежной. Она состоялась 19 апреля, и Катюль Мендес был на ней ранен.
В тот же самый день Уайльду предстояла другая дуэль. В ожидании ее он написал Шерарду, поблагодарив его за сочувственные приветы от Сары Бернар, Гонкура, Луиса, Мореаса… и попросил предложить Саре Бернар выкупить у него за четыреста фунтов (десять тысяч французских франков) права на «Саломею». Шерард дважды предложил это Саре Бернар, и оба раза она отвечала вежливым отказом. «Что до меня, то я болен — страдаю апатией. Мало-помалу из меня уходит жизнь. И ничто, кроме ежедневных визитов Альфреда Дугласа, не возвращает меня к жизни, но даже его я вижу в унизительных и трагических обстоятельствах (…) На Сару, наверное, надежды нет, но твоя рыцарская дружба дороже всех денег на свете»
[502]. Оскар продолжал верить в дружбу Леверсонов, которые делали все возможное, чтобы добиться его освобождения под залог, и вместе с тем приходил в растерянность от действий собственного брата, который писал ему чудовищные письма: «Мой бедный брат пишет мне, что защищает меня перед всем Лондоном; мой бедный, дорогой брат, он способен скомпрометировать даже паровую машину»
[503].
