Наступил май 1896 года; уже год Уайльд отбывал наказание, на которое был обречен за свою безумную страсть. Начальник тюрьмы Айзексон перевел его на должность садовника, что было огромным облегчением для этого необычного заключенного.
Летом 1896 года солдат королевской конной гвардии Чарльз Томас Вулдридж попал в камеру для приговоренных к смертной казни. В понедельник, 6 июля, в Рединг прибыл палач, чтобы осмотреть эшафот и сделать необходимые приготовления к предстоящей казни через повешение.
На следующий день, во вторник, 7 июля 1896 года в семь часов утра раздался звон колокола тюремной часовни, а ровно в восемь грустная процессия вышла из камеры смертника и направилась во двор, где была установлена виселица. Палач связал приговоренному ноги, надел на голову колпак, накинул на его шею веревку и открыл люк. Чарльз Томас Вулдридж умер безропотно, умер за то, что убил свою жену, которую очень любил. Это происшествие и стало отправной точкой к написанию «Баллады Редингской тюрьмы».
Июль 1896 года; к этому времени Уайльд провел в тюрьме уже больше года и страдал от воспаления уха, полученного в результате давнего падения. Он написал министру внутренних дел первую петицию с просьбой сократить срок наказания. Он признал себя виновным, подчеркивая, что гомосексуализм — болезнь, а не преступление, и что длительное тюремное заключение способно превратить его в безумца: «Нет ничего удивительного в том, что, живя в безмолвии, в одиночестве, в полной отрешенности от любых человеческих проявлений, в склепе, где замурованы живые, податель петиции ежедневно и еженощно, в каждый час бодрствования испытывает чудовищный страх перед полным и окончательным безумием»
[532]. Короче говоря, петиция Уайльда как бы предвосхитила его исповедь, которая буквально через несколько месяцев вылилась в «De Profundis», где он подвел итог двум месяцам, проведенным в лазарете Уондсворта после голодовки и бессонницы. Петиция, проливающая яркий свет на глубоко скрытую тревогу узника Редингской тюрьмы, была передана через Айзексона, который приложил к ней медицинское заключение, свидетельствующее об удовлетворительном состоянии здоровья автора. Вскоре в Рединг наведались четыре посетителя, которые в результате представили отчет, аналогичный заключению тюремного врача. Досье передали доктору Николсону, который обследовал Уайльда в Уондсворте, и он вновь рекомендовал облегчить режим заключенного: перья, бумага, книги. Уайльду разрешили встречу с адвокатом, во время которой речь шла об опеке над детьми, все о той же ренте, предусмотренной брачным контрактом, и о других вопросах личного характера.
Обложка книги «De Profundis», издание 1905 года.
В конце июля вместо Айзексона на место начальника тюрьмы был назначен майор Нельсон, который благоволил к Уайльду и старался облегчить страдания узника; охрана тюрьмы становилась все более предупредительной, всегда готовой смягчить строгость внутреннего распорядка. Еще одна петиция также не дала результатов. «Я надеюсь, что моя просьба будет услышана, — писал Уайльд. — Но мне кажется, что милосердие напрасно стучится в дверь к представителям власти; власть ничуть не меньше, чем любая кара, убивает в человеке все, что было в нем любезного». Артур Клифтон, который встречался с ним в это время по поводу детей Констанс, так описал его: «Можете себе представить, как тяжело мне было встретиться с ним; сам он находился в сильном смятении и много плакал; он показался мне окончательно сломленным и не переставал говорить о дикости наказания (…) Он был очень угнетен и часто повторял, что не в силах дольше выносить этой кары»
[533]. То же самое писал Уайльд Мору Эйди: «Тишина, полное одиночество, изоляция убивают мысль (…) Ужас тюрьмы — ужас абсолютной жестокости; перед нами постоянно находится бездна, она день изо дня отпечатывается на наших лицах и лицах тех, кого мы здесь видим»
[534]. Оскар обрадовался успеху «Афродиты» и вновь вспомнил о своей дружбе с Луисом: «Три года назад он требовал, чтобы я сделал выбор между его дружбой и катастрофическими отношениями с А. Д. Едва ли стоит говорить, что я сделал выбор в пользу наиболее низкой натуры и посредственного ума. В какой же трясине безумия я увяз!» Очередная петиция также ничего не изменила в его судьбе. Должно быть, он был обречен до конца испить чашу страдания, и это начинало уже утомлять его друзей, которые находили, что представление слишком затянулось. В своей камере он размышлял о Дугласе, Чарли Паркере, трагедии всей своей жизни и о том месте, которое он занимал «между Жилем де Рэ и маркизом де Садом». Муки воспоминаний усиливались от известий о Констанс, которая неосознанно усугубляла его страдания. Но Констанс была так же несчастна, как и он, она разрывалась между воспоминаниями о нескольких годах счастья и ужасом перед той ситуацией, в которой теперь оказалась, и ужас этот усиливался от беспокойства за будущее детей.
В январе 1897 года Оскара Уайльда освободили от всех видов работ и назначили старшим по тюремной библиотеке. Нельсону даже удалось раздобыть для него синюю бумагу с выбитым на ней гербом министерства. Четыре небольших странички в день. Когда заключенные расходились на ночь по камерам, ему оставляли на какое-то время немного света. В одиночестве и тишине, используя в качестве стола доску, служившую кроватью, Оскар Уайльд писал: «Дорогой Бози, после долгого и бесплодного ожидания я решил написать тебе сам, и ради тебя и ради меня не хочу вспоминать, что за два долгих года, проведенных в заключении, я не получил от тебя ни строчки, до меня не доходили ни передачи, ни вести о тебе, кроме тех, что причиняли мне боль…»
[535]
Каждый вечер в течение трех месяцев он исписывал своим убористым почерком синие страницы; всего их набралось восемьдесят; то была его новая книга — «De Profundis». В этом возвышенном любовном послании автор покинул волшебный мир снов и погрузился в причиняющую боль действительность. Продиктованное бессонными ночами, полными мучений, оно вызывает сострадание, то самое сострадание, которое оставило глубокий след в творчестве Андре Жида, написавшего: «„De Profundis“ едва ли можно считать книгой; это рыдания пытающегося выстоять раненого, перемежаемые пустыми и правдоподобными с виду теориями. Я не мог слушать его без слез; вместе с тем я хотел бы говорить о нем без дрожи в голосе»
[536]. Начинаясь с обвинений против лорда Альфреда Дугласа, письмо заканчивается надеждой на скорую встречу, выраженную как-то по-новому, так что становится очевидно: Уайльд преодолел страдания, обратив их в новую философию, в некую «Vita nuova»
[537], заимствованную у Данте: «Ты пришел ко мне, чтобы узнать наслаждения жизни и наслаждения искусства. Может быть, я избран, чтобы научить тебя тому, что намного прекраснее, — смыслу страдания и его красоте», — именно так заканчивается это длинное письмо. Боль вновь вернулась к Уайльду в феврале, когда он узнал, что у него навсегда отобрали детей. «Я всегда был хорошим отцом для своих сыновей. Я нежно любил их и был любим ими, а с Сирилом мы были друзья. И для них будет лучше, если им придется думать обо мне не как о грешнике, а скорее как о человеке, которому довелось много страдать»
[538].
