— Дохляк? — не выдержала я.
— Ну да! — а веяло от него… пожалуй, злобной радостью и ехидством — укусом, настоянным на базилике, тархуне и чесноке. — Брандов сын — как там его зовут? — такой слабак был…
— Бьюдер! — в голосе господина Бранда клокотало возмущение.
— Так я что? — почти искренне удивился тот. — Я же правду говорю! Ты сам думал, что он не выживет! Помню, ты каждый вечер за игорным столом только и говорил, что о своем сыночке!
— За игорным столом, — снова повторила я задумчиво.
Вот, значит, отчего господин Бранд не имел собственного состояния, несмотря на благородное происхождение (о котором он любил всем напоминать). Теперь понятны также и его надежды на выгодную женитьбу сына…
Лицо свекра налилось нездоровой краснотой, как будто его вот-вот хватит апоплексический удар, и еще его паническое состояние выдавал запах — как бубен со звенящими подвесками — тимьян и мускус.
— Ну да! — подтвердил господи Бьюдер, растягивая в улыбке блестящие, словно от масла, губы. — Бранд только за столом и успокаивался! Правда, проигрался-то он подчистую.
— Бьюдер! — рявкнул господин Бранд, уже не сдерживаясь.
— Что? — невинно округлив глаза, спросил гость. — А, ты не хочешь, чтоб я болтал лишнее? Ну извини, извини. Я от радости совсем разум растерял. Но ты можешь меня заткнуть — кстати, что там у вас на ужин?
И засмеялся визгливо, отчего я едва сдержалась, чтобы не передернуть плечами.
Любопытные старые приятели у моего свекра, весьма любопытные! Зато теперь некоторые вещи встали на свои места. Значит, меня попрекали слабосильными детьми, рассказывая байки о богатырском здоровье Ингольва в детстве?
Кажется, вечер будет познавательным…
Глава 6. Чем сердце успокоится?
Я проснулась затемно и сразу спустилась вниз, мечтая о чашке крепчайшего кофе — черного-черного, с перцем, чтобы отчаянно заколотилось сердце. Он смоет с тела липкую паутину сна, а с души — усталость. Болела голова, как будто кто-то воткнул нож в одну точку над бровью. И, как часто бывает при мигрени, мне чудилось зловоние — навязчивое, лезущее в нос.
Дом тихо вздыхал и сопел во сне, под ногами скрипели ступени. А я вдруг подумала, что уже не столь молода для таких безрассудных приключений. Последние дни напоминали водоворот, в который меня затягивало все сильнее и сильнее. Непрерывная череда событий изматывала, выпивала все силы.
Кофе, как же я хочу кофе! Глоток заемной бодрости, терпкая горечь…
И только распахнув кухонный шкафчик, я вспомнила, что вчера Сольвейг отправила мой любимый напиток в мусор, а подарок Петтера остался в «Уртехюс». Разочарование было таким острым, что у меня едва не навернулись слезы на глаза.
Затем в моем усталом мозгу появилась спасительная мысль. Ведь можно обойтись маслом кофе — благо, запас его у меня имелся. Найти заветный пузырек было делом нескольких минут. Не мудрствуя лукаво, я нанесла масло вместо духов — на точки пульса. Прикрыла глаза, стараясь отрешиться от всего мира и наслаждаясь резким, пронзительно-горьким ароматом. Хм, пожалуй, действительно стоит сделать духи с кофейно-перечной ноткой и абсолютом какао. Ингольву они, разумеется, по вкусу не придутся. Разве что Петтеру… Впрочем, о мальчишке лучше вообще не думать, а уж тем более не прикидывать, какие духи ему понравятся!
У ароматов есть замечательное свойство — вытеснять все лишнее. Весь дом пропах рыбой, табаком или старыми портянками? Достаточно капнуть апельсинового или лимонного масла, чтобы все тяжелые и неприятные запахи смыло сверкающей росой цитрусового благоухания. Жаль, что с мрачными мыслями подобный трюк удается не всегда.
Боль постепенно отступила — неохотно, маленькими шажочками, огрызаясь и скаля желтые зубы. Дождавшись, пока туман в голове развеется, я перебралась к туалетному столику. М-да, внешний вид мой в это утро вполне соответствовал настроению: рыжие локоны уныло обвисли вокруг лица, тусклая кожа так и просила эпитет «мертвенная», а у запавших глаз сгустились чернильные тени. «Бледная немочь!» — как говаривала моя няня. Бабушка просторечные выражения не одобряла, но тоже качала головой и прописывала мне для укрепления сил настойку женьшеня.
Хм, а вот это мне совсем не помешает, желательно курсом. Впрочем, нет, возбуждающие средства не стоит использовать, если нервы не в порядке, а в последнее время назвать себя спокойной и уравновешенной я не могла. Лучше уж сделать упор на валериану и пустырник — хороший сон стирает усталость значительно эффективнее, чем стимуляторы.
Теперь немного масла мяты и базилика, чтобы окончательно изгнать докучливую боль и вернуть румянец бледным щекам, на губы капелька бальзама с маслом корицы (отчего к ним сразу прилила кровь, а нос защекотал пряный аромат), ярко-голубое платье… Пожалуй, я готова.
Завтрак прошел в гнетущей атмосфере. Ингольв угрюмо молчал, Петтер не отрывал взгляда от тарелки, зато мой драгоценный свекор разливался соловьем, рассуждая о бесстыдстве хелисток, понося работающих женщин, а также клеймя аромагию.
Ингольв мрачнел с каждым словом. Надо думать, целиком и полностью признавал правоту отца, хоть и пока не торопился поддакивать.
— Прошу меня извинить! — не выдержав, я встала. — Я не голодна. Дорогой, я буду в «Уртехюс».
— И что ты там будешь делать? — хмыкнул свекор, со значением прошуршав страницами газеты. Видимо, намекал на вчерашнюю статью. Подозреваю, что он вырезал ее и поместил в рамочку.
— Мирра, сядь! — будто ударил меня в спину злой голос Ингольва.
Боги, милосердные мои боги, ну сколько можно?! Я и так все время молчу и терплю, терплю и молчу, лишь изредка позволяя прорываться истинным чувствам. Кажется, муж совсем не выспался (любопытно, чем занимался всю ночь?) и теперь собирался сорвать на мне свое дурное настроение.
— Дорогой, но я уже сыта.
— Я сказал, сядь! — повысил голос он.
Будто собаке приказал!
Пришлось усесться на краешек стула, сложив руки на коленях и выпрямив спину.
Что нужно от меня Ингольву, неужели меня сегодня унизили недостаточно?!
Однако он обратился вовсе не ко мне.
— Отец, немедленно извинись перед Миррой! И я больше не хочу слышать о той статье. Ни слова!
Потрясенное молчание было отмщением за многие минуты унижения, которые мне довелось пережить в этом доме.
— Вот еще, с какой стати?! — наконец обретя голос, возмутился свекор, в самое сердце пораженный «предательством» сына.
Однако Ингольв и не подумал отступить. Напротив, он побагровел, сделавшись поразительно похожим на отца, и раздельно проговорил:
— В этом доме хозяин я. И если я сказал извиниться — значит, ты извинишься. Сказал выбросить газету — выбросишь. Ясно?
Резко побелевший господин Бранд пошел пятнами и судорожно кивнул.
