— Извини, дорогой, — памятуя о гостях, я попыталась улыбнуться и принялась сочинять на ходу: — Завтра мне нужно заменить сырье в некоторых инфузах и…
— Ты пойдешь, и хватит об этом!
Голубые глаза Ингольва сверкали, он с силой сжимал в кулаке столовый нож.
Неприлично выяснять отношения в присутствии посторонних, однако в тот момент меня это уже не волновало. Хотелось вцепиться ногтями в лицо мужа, закричать, устроить безобразную сцену…
— Нет! — резко произнесла я, откладывая приборы, и встала. — Об это не может быть и речи!
От ярости на скулах мужа заиграли желваки.
— Это не обсуждается! — не выпуская нож, Ингольв стукнул кулаком по столу, отчего посуда противно задребезжала. — И хватит выделываться! Сколько можно это мусолить?
— Выделываться… — повторила я медленно, и, должно быть, сильно побледнела. Неужели ему действительно на все наплевать?! Неужели после стольких прожитых вместе лет мужу совершенно безразличны мои чувства?
Ингольв, стиснув тонкие губы, гневно смотрел на меня, источая острый аромат черного перца. Очевидно, что умолять было бессмысленно.
Пытаясь немного успокоиться, я обвела взглядом комнату. Сознание выхватывало отдельные детали: хмурая морщинка между бровей и добела стиснутые пальцы Петтера; голубые льдинки глаз Ингольва; лицо свекра, у которого будто болели зубы; жадное любопытство подглядывающей в щелку Сольвейг; по-птичьи склоненная к плечу голова инспектора Сольбранда…
— Я не пойду! — удалось выдавить сквозь стиснутые зубы. И гостям, силясь соблюсти хоть какие-то приличия: — Извините, мне нехорошо…
Развернуться и, словно сомнамбула, ничего не видя от подступающих слез, направиться к выходу.
Пальцы мужа вцепились в мое запястье, рванули назад.
— Пойдешь. Даже если мне придется волочь тебя за волосы! — в глазах Ингольва плескалась злость, лицо налилось нездоровой краснотой. И резкий лимонный запах цитронеллы, от которого к горлу подступал комок.
— Посмотрим! — гордо поднять подбородок, сощурить глаза…
Судя по всему, Ингольву отчаянно хотелось меня ударить (это право мужа, так что свидетели его не остановят), а я не собиралась уступать.
Поединок взглядов прервал обманчиво мягкий голос Исмира:
— Простите, полковник, у меня к вам просьба.
— Что? — непонимающе спросил тот, с трудом выныривая из омута гнева.
— Вы не могли бы отпустить сегодня госпожу Мирру со мной? Нам требуется помощь в одном деликатном расследовании.
Ингольв скривился, побагровел еще сильнее, разрываясь между желанием отказать и пониманием последствий.
Хельхейм принадлежит ледяным драконам и хель, а людям позволили здесь жить из милости. Договор между тремя расами дает нам автономию во многих вопросах, но все же предполагает подчиненное положение людей. Особенно осмотрительными приходится быть должностным лицам, для которых подозрение в нелояльности к исконным обитателям этой земли может обернуться крахом карьеры. Разумеется, это случается редко, но все же предпочтительно не спорить с драконами по пустякам.
Разумеется, Исмир не преминул воспользоваться своим преимуществом.
Его поддержал инспектор Сольбранд:
— Видите ли, при обыске в доме госпожи Бергрид обнаружили вот это…
Он извлек из кармана пузырек темного стекла с надписью «атропин» и засушенный букетик, перевязанный сплетенными белой и черной лентами.
Поневоле заинтересовавшись, я подошла, кончиком пальца коснулась хрупких стеблей, вдохнула аромат, отдаленно напоминающий розу.
— Красная рута! — задумчиво проговорила я.
— Что? — инспектор бросил на меня острый взгляд.
— Красная рута! — нетерпеливо повторила я. — Ее используют для приворотов.
— Это противозаконно? — посуровев, поинтересовался инспектор.
— Нет! — покачала головой я. Хотела добавить, что это всего лишь народное поверье, не имеющее реальной силы, но промолчала.
— Так вы позволите госпоже Мирре ехать? — снова повторил свой вопрос Исмир.
— Ладно, — буркнул Ингольв, и только стиснутые кулаки и аромат цитронеллы выдавали его ярость. Он походил на пса, у которого подло отобрали превосходную мозговую косточку. — Только при условии, что с вами отправится мой ординарец.
— Несомненно, мы будем рады помощи сержанта! — с легкой иронией заверил Исмир, склонив светловолосую голову.
Ингольв стиснул зубы, потом через силу улыбнулся.
Замужним дамам позволительно гулять, общаться с мужчинами и даже выходить в свет в одиночестве, поэтому требование Ингольва казалось проявлением болезненной ревности. Надо думать, муж приставил ко мне Петтера не в роли дуэньи, а в качестве соглядатая, но со стороны это наверняка смотрелось иначе.
— Вы поедете сейчас? — голос Ингольва звучал, как воронье карканье.
— Если вы не возражаете, то да. — Кивнул Исмир.
Меня мутило, отчаянно хотелось глотнуть свежего воздуха, выбраться на волю из душного плена злости и обиды.
— Пойдемте скорее! — борясь с собой, тихо попросила я.
Не дожидаясь ответа, шагнула к двери и обнаружила, что перед глазами все плывет.
Исмир молча взял меня под руку, за второй локоть меня поддержал Петтер, а следом семенил инспектор.
— Мы с тобой еще поговорим, Мирра! — с угрозой бросил в спину Ингольв.
Как же он любит, чтобы последнее слово оставалось за ним!
Я промолчала, только на мгновение зажмурилась…
На улице накрапывал дождь, иллюстрируя справедливость поговорок об изменчивости столичной погоды.
Пахнущие свежим огурцом капли падали на мое поднятое к небу лицо, милосердно скрывая злые слезы. Почему, даже превосходно зная характер Ингольва, я все равно не могу спокойно относиться к его выходкам? Наверное, просто муж так же прекрасно знает, куда больнее ударить…
Я чувствовала себя безвольной куклой. Меня усадили в автомобиль, инспектор утешающе похлопал по плечу, а Петтер силком вложил в мою руку небольшую фляжку
— Выпейте! — велел он.
Я бездумно глотнула и закашлялась, обнаружив, что пью коньяк (впрочем, дальше пошло лучше).
Петтер тронул машину с места, и мы поехали в полном молчании.
Постепенно успокаиваясь, я смотрела в окно. Дождь прибивал к земле боль и обиду, будто пыль. Смотреть, как капли наперегонки бегут по стеклам, рисуют затейливые мокрые дорожки, и чувствовать, как мной постепенно овладевает оцепенение. Меланхолия, словно бездонная яма, жадно поглощала остатки душевных сил.
Немедленно встряхнуться! Нет лучшего лекарства от тоски, чем здоровая злость.
