Книга Фицджеральд, страница 36. Автор книги Александр Ливергант

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Фицджеральд»

Cтраница 36

Чтобы читатель ощутил накал семейных ссор, расскажем, чем кончилась одна из них. Молча выслушав адресованные ей оскорбления, Зельда, не проронив ни слова, выбежала из гостиницы, где они в это время жили, и исчезла в неизвестном направлении. Скотт же, вместо того чтобы броситься за женой, стал в остервенении выбрасывать из чемодана ее вещи — выбрасывал и рвал их на мелкие кусочки. Спустя несколько часов Зельду нашли на вокзале: без единого цента в кармане, в съехавшей набекрень шляпке, по-детски завязанной под подбородком, она сидела в зале ожидания и читала вслух Библию. Вернуться в гостиницу наотрез отказалась, хотя до прихода ашвиллского поезда оставалось еще несколько часов.

Ссоры между супругами сменяются затишьем — и этот этап в их отношениях тоже описан в «Ночь нежна», где герой — психиатр, а его жена «по совместительству» — его пациентка: «Они мало о чем решались разговаривать последнее время и редко находили нужное слово в нужную минуту; почти всегда это слово являлось потом, когда уже некому было его услышать. Они жили какой-то сонной жизнью, каждый своей, погруженные в свои думы». В такие дни они чувствовали себя чужими друг другу в еще большей степени, чем когда ссорились. И чувство это постепенно входило в привычку… Героев «Прекрасных и проклятых», Энтони Пэтча и Глорию (а в действительности — себя и Зельду), Фицджеральд сравнивает с двумя золотыми рыбками в банке, из которой вылили всю воду: они, пишет Фицджеральд, «не могли даже подплыть друг к дружке».

Зельда и Скотт иногда «подплывали»: случались в их отношениях и светлые периоды, когда «сонная жизнь» взрывалась не скандалом, а внезапным и обоюдным приливом чувств. Из больницы Зельда пишет мужу нежные, проникнутые христианским всепрощением письма; основной мотив тот же, что и в Швейцарии: я доставляю тебе столько страданий, а ведь я всегда тебя любила. В его же письмах порой сквозит ирония, он старается обратить надрыв в шутку, снизить градус раздражения, говорить на отвлеченные темы, вселить, пусть и ненадолго, в жену оптимизм. Зельда, мол, недооценивает успехов Скотти сначала в школе, а потом в престижном женском «Вассар-колледже». «У нас есть все основания гордиться своей малышкой», — напишет он жене в конце 1930-х из Голливуда: она ведь в свои неполные восемнадцать и музыкальную комедию сочинила, и студентка она многообещающая, и клуб основала. Вообще, убеждает жену, что всё в конечном итоге не так уж плохо. Возникающие трудности — временные, и денег он достанет, и ее рассказы будут напечатаны, и свой многострадальный роман (в начале 1930-х это «Ночь нежна», в конце — «Последний магнат») он планирует закончить «в самое ближайшее время».

В жену пытается вселить оптимизм, сам же страдает от тяжелой депрессии — есть от чего. Болезнь жены, прав Мейер, словно бы передается и ему, и эту ситуацию он точно так же воспроизведет в «Ночь нежна». С больной женой он, положим, уже свыкся, но в середине 1930-х, ко всему прочему, с гораздо меньшей охотой печатают его рассказы — он что же, разучился писать?! И в конце 1935 года Скотт («Мне на всех и на всё наплевать», — читаем в «Записных книжках» этого времени) внезапно всё бросает — жену в клинике, дочь в школе, квартиру в Балтиморе, которую в это время снимает. Набивает портфель самым необходимым и буквально без гроша в кармане уезжает за много миль в Северную Каролину, в крошечный Хендерсонвилл, курортный городок под Ашвиллем, — опроститься. Остановившись в дешевом — два доллара в ночь — отеле «Скай-лендз», живет там целый месяц, ни с кем по существу не общаясь и занимаясь «литературным самобичеванием», — сочиняет очерк «Крушение». Живет на хлебе и воде; хлебом в его случае были мясные консервы, крекеры и яблоки, водой — баночное пиво, «воды» выпивалось немало. Вернувшись, когда вновь обретет чувство юмора, вспомнит: «Забавно ощущать себя нищим. А еще забавнее при входе в гостиницу ловить на себе почтительный взгляд портье, которому невдомек, что мой долг составляет даже не тысячи, а десятки тысяч долларов».

По возвращении Зельды из клиники, а Скотта из Нью-Йорка (после Хендерсонвилла у него открылся застарелый туберкулез, и пришлось лежать сначала в нью-йоркской, а потом в балтиморской больнице) супруги подолгу мирно беседуют, смеются. А потом вновь начинается «параллельное существование». Он пьет, играет в теннис, занимается боксом, дотошно собирает реликвии мировой войны, развлекает местных детей — показывает им карточные фокусы, репетирует написанную специально для них пьеску. Собственную же дочь продолжает учить уму-разуму, с той лишь разницей, что нравоучения теперь не письменные, а устные: радио и патефон слушать в школьные дни не более получаса, никаких телефонных разговоров по вечерам, никакой губной помады. И пытается — без особого успеха — писать. Зельда же часами, молча, уставившись в одну точку и кусая губы, сидит в саду в своем летнем платьице без рукавов и в балетных тапочках. Сидит или без дела, или что-то лихорадочно записывает в блокнот. Такие, например, стихи в прозе:

Сентябрь — бурый месяц.
Белые фиалки подобны мятущимся душам.
Мир растаял в голубой дымке вдали.
И сиюминутное дремлет под жидким,
слабо пробивающимся солнцем.
Ни в чем человек так не проявляет себя,
как в стремлении к покою.

Но ей покой «только снится»: то она с сосредоточенным лицом часами танцует в гостиной под патефон, то ездит верхом, то подолгу в одиночестве (не может общаться с людьми: ее преследуют запахи, она не выносит вида беременных женщин) бродит сомнамбулой по окрестностям. Или запирается у себя, на стук не отвечает, и Скотту не раз приходится подсовывать под дверь записки. Однажды наотрез отказалась выходить из комнаты. Вызвала к себе Скотта и заявила, что едет в Европу и ей нужны деньги — 200 долларов хватит.

«Вид Зельды вселяет страх, — писал в 1934 году Мальколм Каули. — Когда она говорила, по ее изможденному, похожему на маску лицу пробегала судорога. В уголках поджатых губ глубокие впадины, рот болезненно кривился. Кожа при свете лампы казалась смуглой и обветренной». А ведь Зельде всего 34 года. По утрам, бывает, она пишет или рисует (какие-то распятые на кресте балерины с громадными, распухшими ногами). В том же 1934 году, в марте, в нью-йоркской галерее Кэри Росса у Зельды открылась небольшая выставка картин и рисунков, на которую она приезжала прямо из больницы. Сюрреалистические картины вполне передают ее состояние: в нижней части холста толстая коричневая черта, в центре — такая же, только синяя, в углу какой-то небольшой темный предмет; называется картина «Стол в Испании». Каталоги выставки раздавал, сидя в кафе по соседству с галереей, верный муж. Кстати, о верном муже. Сатирик и карикатурист Джеймс Тербер рассказывал смешную и в то же время трогательную историю. Скотт, «остроумный, несчастный, взвинченный, отчаявшийся», попросил Тербера свести его с девицей легкого поведения. Сказано — сделано. Однако, уединившись с девицей, Скотт проговорил с ней до рассвета и на прощание вручил… каталог выставки Зельды.

Скотт, впрочем, далеко не всегда Зельде столь же предан. В эти годы он не раз ей изменяет. Заводит романы — но не потому, что влюбляется, а потому, что не может оставаться один. В «Записных книжках» пишет, что любовные интрижки ему не по сердцу, что не может полюбить, не «погрузившись в чувство с головой», не отдавшись ему духовно и эмоционально, что не в состоянии размениваться. Однако «разменивается». Когда сходится с женщиной, нередко напивается, плачет и жалуется на судьбу: «Я утратил способность на что-то надеяться». На судьбу, которую олицетворяет собой Зельда: «Она не понимает, что я — великий писатель». Жалуется, но и дает понять, что Зельда — единственная настоящая любовь его жизни, другой не будет. Порывая с Беатрис Дэнс, с которой он провел в Ашвилле весну и лето 1935 года, вкладывает в свое прощальное письмо записку от Зельды. В этой записке жена признается мужу в любви. Весомый, ничего не скажешь, аргумент при расставании с любовницей.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация