Австрийцы были обескровлены, не говоря уже о французах, для которых сражения в Новом Свете и так уже предвещали финансовую катастрофу. Не пришло ли время сесть за стол переговоров? Состояние русской армии внушало крайнее беспокойство. От месяца к месяцу дезертирство принимало все большие масштабы, один из последних указов Елизаветы содержал требование, чтобы беглецы вернулись в армию
. К тому же затянувшаяся война усугубила противоречия внутри страны. Что делать ветеранам и инвалидам? Чтобы облегчить нужду этих обездоленных, в их пользу учредили лотерею, но без особого успеха: денежки остались в кубышках
. Указ обязывал монастыри принимать покалеченных воинов, но настоятели, глухие к этому призыву, пускались на всевозможные уловки, чтобы избавиться от такой обузы. Наконец Сенат распорядился создавать в провинции богадельни, но Конференция настояла, чтобы их финансировали из местного бюджета. Да и принять они могли далеко не всех, кто нуждался в этом в столь кризисное время.
Но Елизавета отказалась смириться с таким статус-кво: она жаждала полной победы, ей нужна была голова прусского монарха. Ей пришлось заявить Эстергази, что она медлительна, пока колеблется, но когда решение принято, от своего не отступится — это исключено. Она продолжит войну вместе с союзниками, даже если придется продать половину ее платьев и бриллиантов
. Шувалов ради оздоровления финансов придумал расплавить старые медные пушки, чтобы начеканить монет. Колывано-Вознесенский рудник приносил золото и серебро, его добыча шла в собственную казну императрицы. Охваченная желанием дойти до цели, она согласилась уступить 16 000 килограммов серебра на чеканку монет, специально предназначенных для Восточной Пруссии.
Вскоре стало понятно, что все эти меры недостаточны. Конференция решилась выпустить бумажные деньги — к величайшему огорчению Шувалова, убежденного, что русский народ только обозлится и поднимет его на смех. Но он быстро изменил свое мнение. В 1760 году правительство напечатало билеты, суммарная стоимость которых служила эквивалентом миллиону рублей. Они сохраняли эту ценность в течение года и приносили счастливым обладателям 6% чистого дохода. Вскоре бумажные купюры уже были и ходу, их признавали везде, за исключением государственных банков
.
Наперекор всем своим затруднениям Елизавета оставалась непреклонной: войну надобно продолжать! Она отклонила предложения Франции выступить посредником между Пруссией и Австрией, ей требовалось иное: вернуться в границы 1740 года, а затем снискать высшую честь, восстановив мир между Версалем и Лондоном.
Императрица не скрывала нетерпения и недовольства действиями своего штаба: Апраксин отступил после победы при Гросс-Егерсдорфе, Салтыков не воспользовался выигрышной позицией у Кунерсдорфа, чтобы окончательно раздавить Фридриха, из Берлина ушли… Все ее военные успехи не имели никакого политического резонанса, среди всего прочего из-за того, что между союзниками не было достаточной согласованности, но также и по вине вечно колеблющегося командования. Оставалась одна надежда — Александр Бутурлин, любовник ее юных дней (статус многообещающий): зимой 1760 года он встал во главе императорской армии, к немалой досаде офицеров и генералов, имевших весьма невысокое мнение об этом «старике», да сверх того еще и пьянице
.
С координацией действий союзников дело обстояло плохо, они оказались неспособными выработать общую тактику и, маневрируя, создавали друг другу обоюдные помехи. Как спустя годы писал Фридрих II, командующий войсками Священной Римской империи рассчитывал на австрийского генерала, тот надеялся на русского, который уповал на шведского, последний же — на француза
. Отношения между Петербургом и Версалем становились все напряженнее. Для проформы или когда это отвечало ее интересам, Елизавета считалась с пожеланиями Людовика XV. Она, к примеру, одобряла притязания сына Августа III на титул герцога Курляндского. И в обществе маркиза де Лопиталя императрица показывалась без колебаний, могла в полный голос утешать его после разгрома при Крефельде. Зато в своей тайной переписке с королем была нерадива, письмо Людовика подчас два месяца оставалось без ответа.
Новый кризис вызвали перемены в версальском министерстве, когда герцог де Бретейль занял место Берни. Франция терпела поражения в колониях; и новый министр, впав поначалу в уныние, затем взбодрился и решил побить англичан на их территории. Для этого ему потребовалась помощь — русский военный корпус в составе 12 000 человек. Когда с таким проектом сунулись к Воронцову, он его тотчас отверг. Чтобы достигнуть моря и взойти на корабли, русским солдатам пришлось бы продвинуться дальше Штеттина, ведь военная навигация у берегов Балтики запрещена в силу торгового соглашения между Британией, Швецией и Россией. К тому же немыслимо отказаться от такой большой части своей армии сейчас, когда пруссаки еще не уничтожены.
Настояния Лопиталя ни к чему не привели — государственный канцлер резко напомнил ему, что его государыня воюет с Фридрихом, а не с Георгом II. В ответ французский дипломат рассыпался в пространных объяснениях: дескать, если Людовик участвует в войне в Центральной Европе, он делает это отнюдь не но причине раздора с Берлином, а исключительно из уважения к своим союзникам. Франко-русский альянс обманул ожидания обеих сторон. Диалога не получалось — у них не было общей цели.
В последние месяцы войны между Пруссией и Россией сражения велись в Силезии. На сей раз король Пруссии должен был отразить одновременно 60 000 австрийцев под началом Лаудона и столько же русских с Бутурлиным во главе. У Фридриха людей было вдвое меньше. Города Швейдниц и Кольберг пали быстро. Королю пришлось отступить к Бреслау и расположиться среди развалин дворца, где он некогда предавался своему любимому чтению, борясь с ипохондрией, которая, по его словам, грозила привести в приют умалишенных
. Бутурлин устроил зимние квартиры в Померании, а Лаудон в Силезии. Казалось, пруссакам пришел конец, ведь все дороги, ведущие к тыловым складам, были отрезаны. Фураж и провиант должны были скоро иссякнуть. У Фридриха оставалась последняя надежда: турецкая интервенция или на худой конец набег крымских татар, который вынудил бы русских отослать часть своей армии на восток. Но султан оставался глух к его призывам, предпочитая не вмешиваться в европейские дрязги.
В этих отчаянных обстоятельствах Фридриха спас чудесный для него поворот событий: 15 января 1762 года до гарнизона, стоявшего в Кенигсберге, дошло известие, что Елизавета скончалась в самый день Рождества. Мрачное оцепенение воцарилось в гарнизоне. Офицеры, занятые в канцелярии, боялись нового императора
. Все знали симпатии Петра к Пруссии. Следовало ожидать больших перемен в тот самый момент, когда русские готовились окончательно прищучить короля-воителя. Последний, узнав эту новость четыре дня спустя, не мог этому поверить, а его офицеры толковали о божественном промысле, по воле которого спасен Бранденбургский царствующий дом
.
Мирный договор между Россией и Пруссией был подписан 24 (по старому стилю 13) апреля 1762 года. И все-таки на закате своего царствования Елизавета одержала величайшую победу — унизила Фридриха II. Конечно, ненавистный пруссак был разбит не до конца, но отчаяние вперемешку с ипохондрией и мизантропией едва не толкнули его на капитуляцию. Смерть задела его прежде всего психологически, и он чувствовал себя «словно приговоренный к чистилищу»
. И еще одним триумфом могла похвалиться русская императрица: аннексией Восточной Пруссии на протяжении четырех лет. Это обогатило ее самопровозглашенным титулом «Regina Prussiae» («Царица Прусская»). А ее подданные получили свое первое боевое крещение в Германии задолго до кровопролитий XX столетия, когда Кенигсберг, будущий Калининград, надолго станет символом русской гегемонии в Центральной Европе.
