Бывает такая сила воли.
В своей записной книжке многолетней давности (еще были живы оба, и Сергей Ермолинский, и Татьяна Луговская, и оба: тяжело болели) я нашла стихи той поры. Тогда мне вдруг представилось, что они не смогут расстаться. Мне представилось, что если один умрет, то второй умрет днем позже:
Хорошо было тем старикам,
Что на солнышке грелись.
Они умерли с разницей в день,
Словно спелись.
Татьяна Александровна, мужественная женщина, прожила десять лет после смерти любимого. Она еще надеялась закончить его работу над воспоминаниями, а также думала написать книгу о старости, такой был план.
Она явно хотела умереть в его десятую годовщину. Почти получилось.
Они умерли с разницей в день, 18 и 19 февраля.
В изостудию Центрального Дома пионеров, что был в Москве в переулке Стопани, я поступил в 1945 году в группу, преподавателем которой была Татьяна Александровна Луговская. Тогда я не мог и представить себе, какую огромную роль в моей жизни сыграет эта удивительная женщина.
Но я хорошо помню свое первое впечатление от встречи с ней. Высокая, стройная, уверенная в себе, элегантная, она особенно ярко выделялась на нашем фоне — худых, плохо одетых подростков послевоенных лет. Только значительно позже я понял, что эта ее элегантность и подтянутость происходили не от благополучной жизни и богатства, которых не было, а от самодисциплины, от того, что всегда называлось «хорошим воспитанием» и усилий воли, ей свойственным.
Она казалась нам человеком из другого мира, о котором мы имели самое смутное представление. Художница, сестра известного поэта, она была знакома со многими выдающимися людьми — писателями, актерами, музыкантами, художниками, поэтами, даже с самим Маяковским, которым мы тогда бредили. Их фамилии иногда проскальзывали в ее разговорах с нами. И мы еще больше проникались восхищением и уважением. Все это создавало в нашем сознании вокруг нее мир… таинственный и недоступный нам. Мы любили ее.
Обходя нас на занятиях, она по несколько раз присаживалась к каждому из нас и давала советы, как продолжить работу дальше, что поправить и как это сделать. Каждый раз в конце занятий наши работы раскладывались на полу для всеобщего обсуждения. Ее критика, как правило, была беспощадной и в то же время уважительной. Она высоко держала планку своей требовательности.
В то далекое время занятия в студии проходили в светлое время дня, два раза в неделю и продолжались 2–3 часа. Все остальное время для меня проходило в ожидании этих встреч.
Обычно Татьяна Александровна ставила нам натюрморт, независимо от того, был ли это урок рисования или живописи. Почему-то обязательным элементом этого натюрморта, как скрипка и петушок у Марка Шагала, было чучело вороны. У меня до сих пор сохранилось несколько работ с присутствием этой странной птицы.
Занятия часто сопровождались беседами о художниках с разбором отдельных картин и, главное, о цвете в живописи. Она старалась нам объяснить, что живопись — это торжество света, что не надо писать локальным цветом, что цвет отдельных элементов наших работ формируется в зависимости от окружающих предметов и среды, которой окружен или в которую погружен объект живописи. Она настойчиво прививала нам понятие вкуса в искусстве.
После окончания школы я поступил в строительный институт, у меня началась совсем другая жизнь. Но раз в год, после каникул или отпуска, я стал появляться у Татьяны Александровны в Староконюшенном переулке, где она тогда жила. А началось это с телефонного разговора, когда я, приехав летом с практики, проходившей на Усть-Каменогорской ГЭС, где я немного писал, рассказал об этом Татьяне Александровне, а она вдруг твердо почти приказала: «Приезжай и покажи мне».
Я не видел ее, наверное, года полтора и очень волновался, приближаясь к ее дому. Татьяна Александровна жила в квартире на первом этаже, которая когда-то была занята целиком ее родственниками, а со временем превратилась в типичную московскую «коммуналку». В те дни она занимала часть перегороженной комнаты под названием «большая комната». В меньшей проживал ее бывший муж Григорий Павлович Широков.
Просмотр моих работ традиционно проходил на полу, на котором я с трепетом разложил их. Критика была сдержанной и в меру суровой. Потом был чай и мои рассказы о практике, о виденном и пережитом за это время. Уже тогда, в первый раз, когда я был у нее на квартире, меня поразило ее умение слушать и еще что-то, что я бы назвал способностью воспринимать нечто большее за твоими словами, что-то из того, что ты сам не понял или не смог выразить.
Так на протяжении многих лет я стал ежегодно появляться в ее доме. Этим встречам предшествовали многочисленные телефонные переговоры, пока наконец Татьяна Александровна находила время принять меня. Традицией этих встреч я очень дорожил, поскольку каждая из них была посвящена не только разбору моих работ, в которых я не очень блистал, но и существенным разговорам за чашкой чая. Это был для меня ответственный отчет за год пройденной жизни, отчет совести и духа.
В один из таких радостных и волнительных для меня дней, кажется, это было в воскресенье, я явился к Татьяне Александровне. Однако меня опередили. В большой комнате сидели два господина, принявшие, по всей видимости, уже некоторое количество горячительного. Я несколько растерялся и был раздосадован. Целый месяц я договаривался об этой встрече, и теперь все может сорваться. Меня представили. Один из присутствовавших был известный драматург Леонид Антонович Малюгин, пьеса которого «Старые друзья» тогда шла чуть не во всех театрах. Фамилия другого, который, как мне показалось, вел себя излишне свободно, ничего мне не говорила. Он, удобно усевшись в кресло, тут же стал критиковать мои работы. Это был писатель-сценарист Сергей Александрович Ермолинский.
Татьяна Александровна, мгновенно почувствовав неловкость сложившейся ситуации, мою застенчивость, и боязнь, что перед глазами ее гостей предстанет не Бог весть какая живопись, предложила им прогуляться часа два. Притворившись оскорбленными, они заявили, что, конечно, они могут уйти, но за последствия такого ухода они не отвечают, поскольку они не те люди, которые могут битый час проводить на улице и вынуждены зайти в ресторан, а такое посещение чревато серьезными последствиями. Так что ответственность за уход им придется возложить на Татьяну Александровну и ее юного знакомого. Но она все равно их выпроводила.
Спустя какое-то время я стал появляться у Татьяны Александровны чаще. И как-то я зашел к ней, скорее всего экспромтом и на минутку. Татьяна Александровна сказала мне, что сейчас они уходят в театр и дело, с которым я зашел, придется отложить. Я не понял, почему «они» и кого она имеет в виду. В это время из большой комнаты, в которой, к моему удивлению, была сделана перестановка и появились какие-то новые вещи, вышел Сергей Александрович. Она представила его мне уже как своего мужа. Мне показалось, что она была несколько смущена.
