* * *
Культ, который Билодо посвятил Сеголен, дополнялся и неодолимым влечением к благословенной стране, где она родилась — природному футляру, в котором блистала эта драгоценность. Он постоянно совершал набеги на библиотечные полки с надписью «Путешествия» и часами просиживал в Интернете, с жадностью поглощая все, что касалось Гваделупы: геологическое строение архипелага, рецепты местной кухни, музыкальные традиции, производство рома, историю, рыболовную промышленность, ботанику, архитектуру — его ненасытное любопытство распространялось буквально на все. Постепенно Било-до, никогда там не бывавший, стал специалистом по «острову-бабочке». Спору нет, он вполне мог бы туда съездить, чтобы увидеть Гваделупу собственными глазами, но всерьез эту идею никогда не рассматривал, потому что был закоренелым домоседом и сама мысль о том, чтобы куда-то отправиться, внушала ему страх. Нет, Билодо не собирался в прямом смысле туда слетать: ему лишь хотелось получить подробное представление, чтобы сделать ярче свои грезы и найти им реалистичное окружение, способное подчеркнуть все достоинства Сеголен. Он будто мысленно погружался в явь, и картина представала перед его мысленным взором во всех подробностях.
Он представлял себе, как Сеголен катит на велосипеде по аллее Дюмануар, обсаженной горделивыми, царственными пальмами. Представлял, как после обеда, возвращаясь из лицея, она гуляет по Дарс, делает покупки на рынке Сент-Антуан, разглядывая под огромным шатром разноцветные прилавки, на которых высятся горы бананов и ямса, батата и красного перца, маланги и старфрутов, не говоря уже о пряностях, корице, коломбо, шафране, ванили, ямайском перце и карри, ароматы которых щекочут ноздри; о пуншах и сиропах, сладостях и плетеных корзинах, попугаях и вениках; о целительных снадобьях, заговоренной воде для благополучного разрешения от бремени, приворотном зелье, талисманах на удачу в делах или в любви, и прочих волшебных панацеях, способных утолить любые печали этого мира. Она снилась ему каждую ночь, и местом действия этих химерических фильмов, в которых Сеголен играла главную роль, была Гваделупа — ее извилистые дороги и плантации сахарного тростника; тропические леса с крутыми, обрывистыми тропинками, по бокам которых высился гигантский папоротник и звездами цвели орхидеи; и горы, похожие на человеческие головы с зелеными бакенбардами, утопающим в тумане челом и мшистыми щеками, обрамленными гроздьями водопадов. Кульминацией его видений был вулкан Суфриер, дремлющий, но по-прежнему грозный; залитые солнцем деревушки с красными черепичными крышами и кладбищами с могилами, украшенными ракушками и расположенными в шахматном порядке; карнавал, музыка, тамбурины «гвока», чертовки в красных одеждах, танцоры в пестрых костюмах, вытворяющие что-то невероятное под перестук барабанов «бола», и льющийся рекой ром. А еще — гуаявы и мангровые деревья, острова и островки, электрические скаты, парящие у самой поверхности воды, кружева кораллов, султанки, груперы, летающие рыбки, моряки со священного острова Ле-Сент с традиционными салако
[2] на голове, занимающиеся починкой сетей; изрезанное побережье на севере города Бас-Тер, вечно бичуемое океаном, и тут же сменяющееся неожиданно спокойными бухточками и белыми песчаными отмелями; Сеголен, покачивающаяся на волнах бирюзового, под цвет ее глаз, моря; солнце, тут же предъявляющее на нее свои права, когда она выходила из воды, будто новая Венера, и шла по пляжу гибкой, но в то же время целомудренной походкой, а на ее груди поблескивали капельки воды и стекали вниз, на покрытый нежнейшим пушком живот.
Билодо грезил, и ничего другого ему было не надо; он лишь хотел вечно наслаждаться этими ослепительными мечта ми, испытывать экстаз от видений, которые внушали ему слова Сеголен, стремился сохранить вожделенный статус-кво, чтобы ничто не нарушало его благословенного покоя. Так оно и было — до того рокового дня, когда произошла беда.
Пять
Это случилось грозовым августовским утром. Низко нависшее небо грохотало вдали раскатами, но все не решалось излиться дождем на все, что лежало у него на душе. Билодо оставался невозмутим, потому что верил в свой прочный, непромокаемый служебный плащ. Неспешным шагом, решимость которого не могла поколебать никакая непогода, он шагал по Буковой улице, попутно взбираясь по лестницам, и вдруг столкнулся со своим другом Робером, развозившим на грузовичке посылки. Такое случалось нечасто, потому что посылки доставляли еще до того, как Билодо приступал к обходу участка. Робер сказал, что проспал, проведя бурную ночь с некоей Брендой, девушкой его мечты, которую повстречал в баре. Поздравив его с победой и всячески выразив дружеские чувства, Билодо собрался уже двинуться дальше, но Робер, которого распирало от бушующей в груди страсти, его удержал и предложил встретиться в четыре часа, пообещав при хватить с собой Бренду и ее подругу, обладающую обширным эротическим потенциалом. Билодо вздохнул — настойчивость, с которой Робер хотел найти приятелю блондинку, ему уже давно набила оскомину. Друг подвергал все новым и новым испытаниям его целибат, считая его негигиеничным, и даже в шутку дал ему прозвище Либидо. Взяв на себя роль посредника, Робер старался подсунуть Билодо в постель все, что только шевелится, тусовался от его имени на сайтах знакомств и публиковал в рубриках объявлений модных газет фривольные призывы с его номером телефона. Все это было Билодо неприятно, он боялся отвечать на звонки, его голосовая почта была вечно забита сообщениями, но обижаться за это на Робера не мог, потому как знал, что друг руководствуется самыми благими намерениями. Разве он так старался не для того, чтобы ему помочь? Да, может, чересчур, что вполне соответствовало его характеру, но разве это мешало ему оставаться лучшим на всем белом свете другом? Било-до любил его таким, какой он был: с грубостью, эгоизмом, лицемерием, стремлением вечно ловить миг удачи, патологическим враньем и скверным запахом изо рта. Но хотя он и склонен был прощать Роберу мелкие недостатки его характера, подобные оргии, на которых тот его без конца пытался затащить, были ему ненавистны. Робер принадлежал к категории тех, кто не так просто мирится с отказом, поэтому нужно было срочно придумать предлог, какую-нибудь отговорку, которая не выглядела бы оскорбительной. Именно этим Билодо и занимался, когда разразилась гроза.
* * *
Грянул гром, будто над их головами кто-то с оглушительным хрустом разорвал чудовищный пакет чипсов, и небеса разверзлись. Хлынул проливной дождь и видимость сократилась буквально до пары метров. Робер торопливо забросил свою сумку в фургончик и предложил Билодо пересидеть ливень в машине. Считая, что грозу и в самом деле лучше переждать, почтальон согласился и стал огибать машину, чтобы сесть на пассажирское сиденье. В этот момент его внимание привлек крик. Билодо повернулся и увидел через дорогу Гранпре, того самого типа в неизменном домашнем халате, которому адресовала свои письма Сеголен. Открыв зонт, тот спускался по ступеням с балкона второго этажа, размахивая зажатым в руке письмом и наверняка желая его отправить, пока Робер не уехал. Билодо увидел, как он неосторожно ступил на дорогу, к тому моменту превратившуюся в вышедшую из берегов реку. Не посмотрев даже по сторонам, он побежал к ним, то и дело окликая, и не увидел грузовика, стремительно мчавшегося в струях дождя. Билодо махнул Гранпре рукой, предупреждая об опасности, грузовик отчаянно засигналил, но было слишком поздно — завизжали тормоза, колеса на мокрой дороге пошли юзом, послышался глухой удар. Грузовик, казалось, в то же мгновение застыл на месте, будто сообщив всю свою кинетическую энергию Гранпре, который взметнулся в воздух, будто огромная тряпичная кукла, пролетел десять метров и с утробным звуком грохнулся на тротуар.
