Культ Святой Крови
Грааль предстает в романах самой благодатной изо всех реликвий, освященных Распятием. Робер де Борон описывает его то в образе блюда Тайной Вечери, то в виде сосуда, служившего Иосифу Аримафейскому для собирания крови Христовой во время Снятия со Креста. Примечательно, что, сохранив те же представления, продолжатели Кретьена изображают Грааль только как блюдо, в которое во время Распятия была собрана кровь Господня. Впрочем, в «Первом продолжении» и «Перлесво» в роли Грааля предстают сложенные в виде чаши руки неизвестного персонажа или самого Иосифа. Однако все согласны с тем, что эта реликвия в конце концов попала к Иосифу.
В цикле «Ланселот-Грааля», несмотря даже на то, что «История о Святом Граале» предлагает нам полную версию событий, Грааль предстает исключительно как блюдо Тайной Вечери. Лишь в единственном эпизоде упоминается его роль хранителя крови Христовой. В «Поисках», где духовная идея выражается с небывалым пафосом, Грааль все более и более утрачивает черты материального объекта. И лишь в кульминационной сцене в Корбенике мы узнаем от Самого Христа, что Грааль не что иное, как «блюдо, из коего Иисус Христос с апостолами вкушали пасхального агнца».
Словом, Грааль устойчиво ассоциируется либо с чашей, освященной Кровью Христовой, либо с сосудом, служившим Христу на Тайной Вечере, либо с обеими реликвиями вместе. На романы о Граале самое значительное влияние оказал культ Святой Крови, и именно на нем мы теперь сосредоточим наше внимание
[136].
В Мантуе находится одно из самых ранних письменных упоминаний о Святой Крови, появившееся здесь в 804 г. Достоверно известно, что запись была сделана в императорской хронике той поры, но знание о самой реликвии, видимо, вскоре стерлось из памяти людей, и в 1048 г. реликвию обнаружили вновь. Сообщение о том, как она оказалась в Мантуе, относится примерно к 1200 г. В нем говорится, что в сей град ее принес сам Лонгин. После второго обретения часть реликвии была подарена императору Генриху III, который, в свою очередь, преподнес ее в дар Балдуину V Фландрскому. Эту реликвию унаследовала его дочь, Юдифь Фландрская, завещавшая ее в начале XII в. аббатству Вейнгартенскому. В соответствии со сложившейся традицией Юдифь Фландрская не оставила в своем завещании особых указаний относительно принадлежавших ей реликвий, хотя она, как мы знаем, была распорядительницей четырех «святынь», и в том числе великолепного списка Евангелия, о котором мы уже упоминали
[137]. Итак, древнейшая миниатюра, изображающая, как во время Снятия со Креста в Чашу собирают Святую Кровь, была создана в аббатстве, владевшем также и самой реликвией, известной как Святая Кровь.
Недалеко от аббатства, в Рейхенау, что на озере Констанция, хранилась еще одна часть Святой Крови, которую Азан, правитель Иерусалима, послал Карлу Великому. Эта реликвия дошла до нас с надписью на греческом языке: «Боже, милостив буди ми, Илариону Циритону, дьякону и настоятелю монастыря Твоего». Фамилия Циритон упоминается среди аристократических родов в памятниках византийской письменности IX в. Однако ко времени правления Оттона I Великого (912–973), вступившего на престол в 936 г., эта реликвия уже находилась в Рейхенау, ибо известно, что император пожертвовал светильники и лампады, желая, чтобы столь великая святыня хранилась с особым благоговением. Хотя к реликвии из Рейхенау относились с глубоким почтением, вокруг нее в Средние века не сложилось сколько-нибудь значительных легенд.
Напротив, пребывание Святой Крови в Фекане (Нормандия) породило множество противоречивых сказаний. Они представляют для нас огромный интерес, ибо уверенно датируются периодом, предшествующим эпохе создания романов о Граале. Примерно в начале XII в. монахи сочинили «Liber de revelation» («Книгу Откровений»), в которой требовали освобождения от налогов в пользу архиепископа Руанского; в этом документе утверждалось, что аббатство основано прежде утверждения архиепископской кафедры, и поэтому вправе пользоваться особыми правами и привилегиями. В «Liber de revelation» описываются чудеса, произошедшие от Святой Крови, например, то, как священник соседней приходской церкви Исаак видел, что во время совершаемого им освящения Даров вино пресуществилось в самую настоящую кровь, которая и поныне хранится в Фекане.
Бодри де Бургойль, епископ города Доль в Бретани, в последующие времена, но не ранее 1120 г., посетил это аббатство и засвидетельствовал пребывание здесь великой святыни: «Custodia sanguinis Domini Iesu, humati a Nicodemo, ut testatur B. Ioannes, de membris recollecti» («Страж Крови, собранной из членов Господа нашего Иисуса Христа, положенного во гроб Никодимом, как о том свидетельствует блаженный Иоанн…»). Перед нами еще одно веское свидетельство бытования предания, сложившегося раньше романов о Граале, но уже связывающего собирание крови Иисуса — со Снятием со Креста и Положением во Гроб. По столь краткому упоминанию трудно судить о том, испытывал ли Будри сугубо благочестивые чувства, когда писал эти строки о Святой Крови, или же его пиетет перед этой святыней был поколеблен знакомством с различными версиями легенды о ней.
В следующие десятилетия этого же века получила распространение одна весьма примечательная легенда. В ней говорилось, что, помогая Иосифу Аримафейскому положить тело Иисуса Христа во гроб, Никодим собрал и всю жизнь бережно хранил запекшуюся кровь, вытекшую из ран Спасителя. Умирая, Никодим завещал хранить ее своему племяннику Исааку, которому был глас с неба, повелевавший запечатать сосуд со Святой Кровью свинцом, спрятать его внутри ствола фигового дерева и бросить оное в море. Фиговое дерево прибило к берегам Нормандии, с тех пор это место стало называться Ficus campus (Финиковое поле), или Фекан (Fecamp). Как раз в том месте, где пристало фиговое дерево, было основано аббатство. Однако лишь Ричард I, герцог Нормандии, обнаружил забытые реликвии и сокрыл их внутри круглой колонны возле алтаря, на который возлагаются Святые Дары.
Эта легенда, видимо, сложилась после 1171 г., ибо было бы странным, если бы герцог вместо того, чтобы выставить столь великие реликвии для всеобщего поклонения, утаил бы их. В 1171 г. феканский аббат Анри Саллийский объявил о втором обретении реликвий, представших вскоре перед взором всего народа. Поэтому было бы логичным предположить, что эта легенда сложилась сразу же после второго обретения реликвий, то есть между 1187 и 1200 гг.
[138].
Аналогичные события, свидетельствующие о поразительных контактах, совершались и по ту сторону пролива Ла-Манш. После завоевания Англии норманнами в 1066 г. Гластонберийское аббатство было вынуждено платить дань нормандскому аббату, который пытался заменить традиционный Григорианский распев новым, сочиненным Гильомом Феканским, и спровоцировал тем самым восстание, во время которого были убиты несколько монахов. В 1126 г. гластонберийским аббатом стал Анри Блуаский, известный также тем, что именно ему Уильям Малмесберийский посвятил историю Гластонбери, написанную им с целью доказать, сколь древен Гластонбери, который, следовательно, не может зависеть от городов, например от Кентербери, основанных в более поздние времена. Цель книги и духовная атмосфера, в которой она написана, понуждают нас вспомнить феканских монахов, сочинивших точно такой же трактат за тридцать лет до описываемых событий. Не менее интересно и то, что Анри Саллийский, феканский аббат, объявивший о втором обретении реликвий, приходился племянником Анри Блуаскому. И еще одно совпадение: в 1191 г., когда Анри Саллийский был епископом в Гластонбери, в аббатстве были открыты останки короля Артура и Гвиневры. Мы видим, сколь сходные события волновали насельников этих аббатств, — и, возможно, эти совпадения обусловлены личными контактами.
