Первый действительно научный обзор литературы о Граале осуществил А Бирч-Хиршфельд в своем труде «Сказание о Граале». Он пришел к выводу, что версия Кретьена зависит от текста Робера де Борона, а «Передур» имеет гораздо более позднее происхождение. Кроме того, исследователь выяснил, что Уолтер Maп вряд ли мог написать крупные куски «Ланселот-Грааля». Этот вывод, основанный на эффектной смеси литературоведческих находок и исторической критике, долгое время выдерживал проверку временем, за исключением разве что нелепого основного тезиса о том, что Робер де Борон был предшественником Кретьена, и утверждения, что таинственного «Киота», книгу коего Вольфрам сам объявил источником своего труда, никогда не существовало в действительности. Работа Бирч-Хиршфельда — образец ортодоксальной литературоведческой критики, скрупулезно следующей за текстами, собирая крупицы исторических фактов об авторах и их окружении. Бирч-Хиршфельд не обращается к позднейшему фольклору или иным параллельным легендам; все это и стало тем оружием, которое его оппоненты обратили против него, утверждая, что необходимо анализировать исторический фон кельтской культуры, а не только сами тексты и их авторов.
Антропология, сравнительная мифология и Грааль
В этом критики концепции Бирч-Хиршфельда следовали другому выдающемуся достижению научной мысли конца XIX в.: анализу антропологии и трудам таких писателей, как сэр Д. Д Фрэзер
[320], объемистый труд которого «Золотая ветвь» надолго задал тон в этой области и породил целую школу последователей. Его аналогии порой имеют такую же весомость и убедительность, как и текстуальные доказательства, благодаря чему резко расширяются возможности гипотетических решений и выводов. Более того, базовая установка антропологической школы толкований сводится к тому, что легенды типа легенды о Граале априорно имеют дохристианские корни; по словам Альфреда Натта, теория, утверждающая, что «этот обширный корпус романов возник на основе простой, но возвышенной духовной концепции», и «постулирующая развитие легенды, полностью противоположной нормальной». Я выделил слово нормальный, поскольку оно выдает заведомо предвзятый подход к анализу романов: нормальным в нем признается языческое прошлое, а христианство рассматривается как искажение.
Таким образом, любой анализ, основанный на этом допущении, должен реконструировать языческое прошлое; здесь-то и начинаются проблемы. Все, что мы знаем о кельтской мифологии, весьма трудно доказуемо, как и все, связанное с устной традицией. Как пишет Проинсиас Мак Кана, «остается… довольно значительный объем остаточных или, как их еще называют, вторичных свидетельств, и современный студент оказывается в неудобном положении, работая в сфере, простирающейся от двусмысленно-сомнительного до неизвестного». Если соблюдать осторожность, на основе этого материала можно вывести весьма многое; но в конкретном случае Грааля путь здесь, вполне естественно, ведет от двусмысленной сомнительности к чистому вымыслу. Проблема для ученых, изучающих кельтские корни Грааля, заключается в том, что все рассмотренные нами выше свидетельства того, что Грааль в момент своего первого появления в романах — это чаша или блюдо. В кельтских легендах трудно найти что-либо подобное ему по внешнему виду, и речь обычно может идти разве что о разного рода волшебных котлах, часто фигурирующих в различных историях. Но подобный переход — это явно плод не логики, а воображения. И тот, и другой сосуды могут вмещать пищу, однако их форма и функции совершенно различны, ибо один служит для подачи кушаний на стол, а другой — для их приготовления. Однако предположения о том, что прототипом Грааля послужил сосуд или, точнее сказать — котел Брана Благословенного, упоминаемый в «Мабиноги»
[321] о «Бранвен
[322], дочери Лира
[323]», благополучно дожили до наших дней и стали частью современной научной мысли; превращение языческого сосуда в христианский священный сосуд объясняются в выражениях типа «если прототип этого сосуда… принадлежал кельтским морским богам, таким, как Мананнан
[324]и Бран, нетрудно понять, почему его неизменно окружает атмосфера святости». Эта логика развития аргументов ведет к конфиденциальным заключениям типа выводов Гленис Гетинк, для которой «происхождение Грааля является совершенно ясным». Она поясняет, что это
«один из талисманов, найденных в обиталище бога иного мира; он имел исключительную важность в ритуале признания героем верховной власти над собой по прибытии его в иной мир. Грааль в своем первоначальном виде представлял собой сосуд, приносимый героем в дар Верховному Владыке, и служил зримым символом суверенитета. Таким образом, поиски Грааля изначально являли собой поиски героем суверенитета».
Подлинным энтузиастом кельтских архетипов среди ученых XX в. был Р. С. Лумис, человек большого ума и эрудиции, анализировавший параллели, проведенные ранее другими исследователями. Но в конце концов взяло верх его ревностное стремление доказать кельтское происхождение материалов, над которыми он работал; его аргументация зиждились на целом ряде допущений, явных натяжек и аналогий, которые редко соответствовали действительности. Его начитанность во французских романах носила весьма избирательный характер; в анализе Грааля он подчеркивал его функцию блюда и атрибут как источника пищи, что действительно является весьма важными характеристиками, но, как мы уже знаем, отражает всего один из аспектов Грааля: его роль в качестве чаши и священного сосуда при этом отходит на задний план. В то же время тему Опустошенной земли, занимающую мало-мальски заметное место лишь в наиболее поздних романах, он считает неотъемлемой частью сюжета о Граале. На заключительных страницах своего исследования Грааля он выдвигает вполне типичную гипотезу для решения проблемы, порожденной его собственным утверждением о кельтских истоках этой тематики:
