Я взирал на все это, онемев от ужаса, и через дым и языки пламени увидел то, что никогда не смогу стереть из памяти. Силуэт человека, который пытался встать и высвободиться из-под обломков самолета. Он бешено размахивал руками и кричал что было мочи, но я видел, что бóльшая часть его одежды сгорела прямо на нем. Обнажилась плоть, черневшая и горевшая прямо на моих глазах. Казалось, он плавился как воск, сгорал, но не до хруста, а превращался в мягкую податливую массу, таял. Понятия не имею, видел ли я Симеона Бартлетта или второго пилота, Аструма.
Человек сложился пополам, нагнулся, накренился вперед и потек вниз, в преисподнюю.
Я в ужасе отшатнулся, когда раздался новый взрыв, самый слабый из трех. Услышал звук еще одного двигателя, пожарный автомобиль примчался, подпрыгивая на траве. Я без сил сел прямо на солнцепеке и на легком ветру, вдыхая запах горевшего топлива и огнеопасной жидкости, которой пропитывают обшивку на крыльях, слушая потрескивание горящего дерева. К нему теперь присоединилось журчание воды из пожарного шланга, которой заливали пылающие обломки. Надо мной валил густой дым. От его запаха выворачивало наизнанку.
Я все еще сидел посреди поля после того, как остальные разошлись. Наблюдал, как пожарные тушат остатки огня, но отвернулся, не желая смотреть, когда санитары подошли забрать останки членов экипажа. Они поехали обратно в сторону зданий, оставив небольшую тлеющую кучу непонятно чего.
Я покинул место происшествия лишь после того, как ко мне подошел незнакомый молодой офицер, который тактично и мягко сообщил, что я нахожусь прямо посередине летной полосы. Остальные самолеты ждут, чтобы отправиться на задание. В любой момент кто-то может вернуться, нужно будет приземляться.
Война продолжалась.
10
Что мне теперь было делать?
Я, потрясенный, вернулся в мрачную маленькую комнатку, где провел тревожную ночь, сел на край койки и попытался собраться с мыслями. Я ничего не добился, появились лишь смутные зачатки идей, как можно все устроить. Проблеск варианта, как можно отвлечь противника при помощи сближения, лишь ловкостью рук обмануть немецкую армию, одну из самых подготовленных армий мира с самыми лучшими военачальниками… А я предлагал разбить немцев с помощью фокусов. Слова лейтенанта-коммандера Монтакьюта по поводу иллюзиониста, который считает, что может выиграть войну одной левой, были недалеки от истины, но тем не менее очень обидны. Все мои идеи, скорее всего, окажутся нежизнеспособными. Для проверки простейшего трюка мне потребовались бы дружеская помощь и желание сотрудничать со стороны пилотов, а тут я, разумеется, целиком и полностью зависел от моего юного друга Симеона Бартлетта, который, казалось, единственный верил в меня. Я едва знал его, но внезапная и ужасная смерть капитана стала худшим ударом, какой я только мог вообразить. Он был так молод, так полон энергии, излучал патриотичное желание мужественно и честно сражаться. А теперь он погиб.
Без него мое положение на этой базе было, мягко говоря, неопределенным. Я уже знал: командир хочет, чтобы я убирался восвояси. Теперь, когда Симеон Бартлетт мертв, отношение Монтакьюта лишь укрепило мои собственные сомнения в значимости того, что я мог бы предложить.
Каждый нерв в моем теле горел желанием просто упаковать чемоданы, покинуть авиабазу и вернуться домой. Но я – офицер Королевского флота, нахожусь при исполнении в разгар захватнической войны. Как я могу просто сбежать? Меня сочтут дезертиром? Объявят в розыск, схватят, отдадут под суд, расстреляют?
Несколько минут я кручинился о собственной судьбе, а потом в душе поднялась волна еще большей печали. Я подумал о бесславной гибели Симеона Батлетта и его второго пилота. Неожиданность случившегося и потрясение от того, что я увидел в непосредственной близости, были лишь реакциями, которые постепенно стихали, но на их место пришло ощущение человеческой утраты. Меня охватила дрожь, которую я не мог унять. Видеть, как двое здоровых, умных, образованных и, самое главное, молодых людей вот так погибли, было выше моих сил. Я редко плачу, но сейчас, безутешный, сидел на жесткой кровати в этой унылой комнатенке и рыдал без стыда.
С улицы доносился звук авиационных двигателей, которые заводились, ускорялись или, наоборот, затихали. Я не выглядывал в окно, не мог видеть, как другие самолеты взлетают или приземляются.
Когда я в конце концов смог собраться, то покинул комнату, мысленно подготовившись к очередной неприятной беседе, и отправился на поиски лейтенанта-коммандера Монтакьюта. В итоге выяснилось, что он улетел на задание в качестве первого пилота.
Я вернулся к себе в комнату. Нашел свои бумаги, а потом набросал ему вежливую записку. В ней говорилось, что я подчиняюсь его личному приказу покинуть авиабазу, моя работа окончена, и я откажусь от воинского звания, как только доберусь до Лондона. Я прибавил несколько слов памяти Симеона Бартлетта. А в заключение выразил надежду, что командир примет от меня вежливое признание всей опасности и значимости той работы, которую выполняют он и его летчики. После этого я отправился в офис командира и оставил там все бумаги у его ординарца.
Я запаковал вещи, решив убраться подальше с летного поля к тому моменту, когда вернется Монтакьют. Дойдя до охраняемых главных ворот, я подготовился к допросу, куда это я собрался и зачем, однако дежурный просто открыл передо мной шлагбаум, увидев мою форму и лычки. Мы отдали друг другу честь.
Выйдя с базы, я оглянулся. За воротами лицом к дороге стоял деревянный знак, в верхней части которого аккуратно выведенными ровными буквами было написано: «Авиация ВМС Великобритании, эскадрилья № 17, Бетюн». Ниже красовался весьма искусно исполненный пейзаж в сельском стиле: коровы, пасущиеся на сочном лугу между вековыми деревьями. Над ними кружили три маленьких самолета. А внизу опять шли буквы, но уже не такие казенные: «La rue des bêtes». Под ней виднелась надпись еще меньше: «Entrée interdite – s’il vous plaît rapportez à l’officier de service»
[24].
Я побрел по дороге, полный решимости, если потребуется, идти пешком до Бетюна, но через несколько минут на дороге появился армейский грузовик, водитель остановился и предложил подбросить. Я швырнул чемоданы в кузов, а сам уселся рядом с ним в кабине. Он задал несколько невинных, а потому безвредных вопросов о том, что я повидал на войне, а я ответил как можно более уклончиво. Водитель грузовика рассказал, что он сапер и выполнял сложное задание: прорыть глубокие туннели под немецкими укреплениями с тем, чтобы заложить мины под их окопами. Он сказал, что пока что взорвать ничего так и не удалось, поскольку окопы перемещаются туда-сюда. Сейчас они работают над новым туннелем, куда длиннее, грандиознее и…
Я смотрел прямо перед собой на ухабистую дорогу и думал о бесполезности войны и о смерти молодых парней. Я видел британские военные самолеты, направлявшиеся на восток от аэродрома, выдерживая четкий боевой порядок в виде ромба. Они летели под высокими яркими облаками, чернея на фоне раннего зимнего неба.
