– Мне нужно выбраться отсюда, – сказал Тарент и понял, что у него получилось целое предложение.
– А нам разве не нужно?
– И я не читал ничего из Грэма Грина, – добавил он. Казалось, это была первая связная мысль за несколько дней. Идея извне, поблажка, которую он сделал навязчивым мыслям, страхам и утрате логики. – А нет, читал, мне кажется, – добавил он, припомнив старую книгу о Брайтоне.
– Я читала парочку его повестей, – ответила Лу. – И кое-что из рассказов… включила их в свой курс пару лет назад. Зато смотрела все фильмы Феллини.
– Я снова могу говорить.
– Так ты и не переставал, – возразила Лу. – У тебя был жар, ты болтал часами.
– И что я сказал? Что-то осмысленное?
– Нет.
– Что ты имеешь в виду? Что слышала и не поняла, или что не расскажешь мне, о чем я говорил?
– Я слышала. Бóльшую часть не поняла. Но это не важно. Я привыкла к людям, оправляющимся от шока. Много лет назад я училась на медсестру.
– Моя жена работала медсестрой.
– Мелани?
– Откуда ты знаешь про Мелани?
– Ты постоянно звал ее по имени. Я знала, что твоя жена умерла, но ее имени не было в базе. Кажется, ты говорил, что ее кто-то убил. Это случилось недавно?
– На прошлой неделе, – ответил Тарент. – Или на позапрошлой. Я утратил синхронность с миром. Потерял счет дням и датам.
– Мне жаль.
– И мне.
– Ты говорил, что был в Турции. Это там случилось?
– Да, что-то типа террористической атаки, и Мелани случайно оказалась на месте событий.
Тарент замолчал, безуспешно пытаясь вспомнить, что мог говорить прежде, не только в бреду, но и когда впервые встретил эту женщину. Думать о прошлом оказалось сложно, поскольку память о недавних событиях была беспорядочной. Мысли о Мелани отозвались любовью и печалью, но, кроме того на ум постоянно приходил образ женщины, которая сказала ему лишь то, что он должен называть ее Фло. Это было ее настоящее имя? Тарент не помнил. Сумятица, царящая в разуме, зачаровывала Тибора, он чувствовал, как снова соскальзывает в хаос, который ему так хотелось принять всей душой.
Лу, должно быть, что-то заметила. Она взяла его лицо в ладони и держала, пока он не открыл глаза. Тарент понял, что произошло, и сделал несколько глубоких вдохов.
– Ты ухаживаешь за больными? – спросил он. Пришлось приложить волевое усилие, чтобы звучать нормально.
– Нет. Я же говорила. Я – учительница. Медицина не для меня. Я тогда только-только входила во взрослую жизнь, сдала бóльшую часть экзаменов, а потом проработала на одну больницу около года, прежде чем двигаться дальше. Работу предлагали только за границей, а мне не хотелось покидать страну. Твоя жена поэтому уехала за рубеж?
– Я и это сказал?
– В Турцию.
– Господи, ну да. Прости. Я постоянно забываю, о чем рассказал. Турция теперь – часть меня. Наверное, я пробыл там слишком долго, потому что теперь я дома, но такое ощущение, будто страна изменилась до неузнаваемости. Скорее всего, дело в том, какой я ее сейчас вижу. Я застрял в прошлом, но в определенном смысле меня сбивает с толку, что это прошлое, которого я никогда на самом деле не знал. Или так только кажется. Нет, Мелани хотелось перемен. Она была операционной сестрой, и через несколько лет работа стала ее тяготить. Она решила податься в волонтеры. Я поехал с ней в Турцию, поскольку хотел быть рядом, а еще считал, что там удастся сделать снимки для агентства печати, на которое я работал. В любом случае мне было интересно выяснить, что происходит. А потом мы оба выяснили, что происходит, и пожалели, что не остались дома.
– Как долго вы были в отъезде?
– Я потерял счет времени. Мы сначала ехали целую вечность, а потом несколько месяцев провели в полевом госпитале.
– И как, по-твоему, изменилась жизнь в Британии?
– Трудно сказать. Когда долгое время проводишь вдали от дома, то обычно создаешь ложные воспоминания о том, что оставил на родине, думаешь о самом лучшем или, напротив, о самом худшем. Повседневность, обычная жизнь, они забываются, теряют четкость, ведь когда все нормально, ты просто что-то делаешь, и все. В Турции нам пришлось несладко: все казалось бесконечно опасным, угнетающим и угрожающим. Мелани иногда работала по шестнадцать часов в сутки, а это слишком для любого человека. Через пару дней я оказался предоставлен сам себе. Я проводил часы в одиночестве, день за днем. Скучно, но жизнь была опасной и неприятной. Приходилось постоянно торчать на территории госпиталя. Мне вдруг захотелось снова стать ребенком, делать то, что я делал в детстве, смотреть на море, гулять в лесу, играть с другими детьми, просто чувствовать себя счастливым и жить в безопасности. Понимаю, это звучит инфантильно. Хотя на самом деле детство у меня не особо счастливое, когда я вспоминал о нем, то не могу припомнить, чтобы хоть раз занимался тем, о чем тогда так мечтал. Меня охватила своего рода ложная ностальгия, я то ли выдумал свои воспоминания, то ли позаимствовал. Наверное, видел в фильме или прочел в книге. Отец умер, когда я был совсем маленьким, и хотя у меня уже давно британское гражданство, я наполовину американец, а наполовину венгр. Моя мама работала в Лондоне, а потому я там вырос. В Лондоне не помню, чтобы я хоть раз ездил на море. То есть у меня не было такого детства, но это так естественно – оглядываться назад и думать, насколько же лучше была тогда жизнь, или могла быть, ну или могла быть такой, какой мне хотелось, чтобы она была.
Лу сидела рядом, молча уставившись на свои руки. Она крепко сцепила их, кожа на тыльной стороне ладоней собралась в складки от нажима, а костяшки напряглись.
– Когда я вернулся сюда, – продолжил Тарент, – то, думаю, бессознательно искал именно этого. Полевой госпиталь – сущий ад. Да и работа там тоже, и для Мелани, и для всех остальных. Но даже просто жить там, существовать само по себе ужасно. Турция превратилась в пустыню, пока не окажешься там сам, не понимаешь, как сильно изменился климат. Весь Средиземноморский бассейн теперь непригоден для жизни. Я не думаю, что местные жители страдают сильнее, чем в других местах, где воцарилась жара, но теперь вся Турция в той или иной степени необитаема. Я не могу даже представить, на что похожи регионы Африки и Азии. После гибели Мелани правительство тут же переправило меня в Британию. Я словно оказался в другом мире. Эти ураганы… они все время такие сильные, как этот?
– Последнее время да. Только за этот год прошли два или три урагана, из-за которых была куча разрушений.
– Погода в Британии всегда отмачивала шутки, но раньше ничего подобного не было. Дело только в изменении климата или за циклонами стоит еще что-то? Когда меня везли сюда, пришлось ехать на бронетранспортере. Я-то думал, их используют только там, где активны повстанцы, когда действительно требуется защита. Раньше на них постоянно разъезжали медицинские бригады. Я понятия не имел, что «Мебшеры» теперь в ходу и все настолько плохо. Когда я ехал в «Мебшере», пытался рассмотреть, что там за окном, складывалось впечатление, будто меня перевозят по огромной пустыне. Здания рухнули, всюду вода, бóльшую часть деревьев вырубили. Потом мы добрались до Лондона. Перед тем как я снова попал в бронетранспортер, меня везли в обычной машине. По какой-то причине пришлось ехать через город, однако агенты затемнили окна, чтобы я ничего не видел. Зачем они это сделали? Я успел заметить, что город преобразился. Как и страна. Везде военные, полиция. И вся эта заваруха с правительством: все министерства перемещают в провинции.
