Хитоцубаси Ёсинобу
Переговоры между императором и Манабэ Акикацу проходили заочно – они обменивались посланниками и посланиями. Комэй долгое время отказывал Манабэ в аудиенции, которая состоялась только в самом конце года. Как обычно, император находился за занавесками – так, чтобы посетитель не мог видеть его лица. Акикацу было вручено послание императора сёгуну. Комэй милостиво прощал непослушание сёгуната, но одновременно подчеркивал, что присутствие иностранцев «оскверняет божественную землю» Японии, а потому следует вернуться к «превосходной системе закрытой страны». Кроме того, перед лицом общей опасности Комэй призывал к «объединению аристократов и военных» («кобу гаттай»). Комэй полагал, что пора положить конец вековому разделению на аристократию придворную и военную.
В этом году в городке Хакодатэ на Хоккайдо было открыто российское консульство. Поначалу оно размещалось в буддийском храме. В отличие от всех других мировых держав Россия добровольно отказалась учредить консульство где-нибудь поближе к центру политических и торговых событий. Тем самым Россия расписалась в том, что Япония не занимает в ее политике сколько-нибудь значимого места. На Хакодатэ приходилось меньше 10 процентов внешней торговли Японии. Гостями порта были в основном русские военные суда и американские промысловые шхуны, занимавшиеся по преимуществу боем тюленей.
1859 год
6-й год девиза правления Ансэй. 8-й год жизни Мэйдзи
В этом году принц Сатиномия приступил к учению. Его преподавателем письма и каллиграфии стал принц Такахито (1812–1886), семья которого была известна своей ученостью. Каллиграфия в Японии и Китае – это не совсем то, что чистописание. Образованный человек должен был вложить в иероглиф всю свою душу. Иероглифы произошли из картинок (пиктограмм), и дальневосточный каллиграф считался не «чистописателем», а настоящим художником. Но нам неизвестно, каким каллиграфом был будущий император – ранних образцов его почерка не сохранилось. Известно, правда, что те, кому приходилось читать написанное взрослым императором, находили его почерк «весьма неразборчивым».
На первом занятии, которое состоялось 5 мая, Сатиномия и Такахито обменялись подарками. И с той, и с другой стороны это была свежая рыба под названием тай (разновидность морского окуня). Тай считался замечательным подарком. В частности потому, что название рыбы входит составной частью в слово «мэдэтай» (радостный, счастливый).
Помимо каллиграфии Сатиномия брал уроки по чтению конфуцианского канона. На первом занятии ему трижды прочли отрывок из «Книги о сыновней почтительности». Сатиномия в это время следил за текстом. Многие поколения японцев учились письменному китайскому языку именно таким методом – не прибегая к учебникам. Образование Сатиномия было «классическим» – он изучал классиков конфуцианства, в которых, как считалось, заключена вся премудрость. Знание китайского языка было обязательным для образованного человека. Но это был язык письменный. Японцы произносили иероглифы на японский лад – так, что ни один китаец не понял бы их. Такое знание вряд ли можно посчитать владением иностранным языком в нашем понимании. Ни естественнонаучных дисциплин, ни географии Сатиномия не изучал. Впрочем, зачем география человеку, обреченному на жизнь за дворцовыми стенами?
Похоже, что Сатиномия не был слишком усидчив. Его деда Накаяма Тадаясу одно время назначили ответственным за образование внука. Несмотря на всю свою выдержку, однажды он потерял контроль над собой и написал заявление об отставке. Посреди занятия его воспитанник вдруг поднялся со своего места и, не говоря ни слова, удалился в свои покои.
Перспектива. Император Мэйдзи впоследствии сожалел о своей нерадивости. Около 1905 года он сложил:
Жаль мне теперь,
Что ленился тогда
Учиться писать.
Думал только
О лошадке из бамбука.
Японская детская лошадка того времени – это обыкновенная бамбуковая палка. В отличие от Европы, конная езда не входила тогда в программу подготовки японских принцев. Это и понятно: принцев, а уж тем более императоров, всю жизнь носили в паланкине. Средневековый исторический памятник «Окагами» повествует о душевнобольном императоре Кадзан (984–986). В качестве доказательства его болезни приводится такой аргумент: император вознамерился сесть на коня!
[19]
Немногие товарищи Сатиномия по детским играм вспоминали, что принц был скор на расправу и запросто пускал в ход свои, как они выражаются, «императорские кулачки». Один из них приводит такой эпизод. Некто подарил Сатиномия золотых рыбок. Когда принц на минутку вышел из комнаты, автор мемуаров залез ручками в сосуд и поймал рыбку, которая в результате сдохла от такого невежливого обращения. Вернувшийся Сатиномия пришел в ярость и поколотил проказника.
Другой мемуарист вспоминает про такой случай. Сатиномия играл возле пруда. И вот он окликнул своего престарелого воспитателя, призывая посмотреть на резвящегося карпа. Тот все глаза проглядел, но никакого карпа увидеть не мог. В это время Сатиномия подобрался к нему сзади и столкнул в воду. Пока воспитатель барахтался в пруду, принц кричал: «Смотрите скорее, старик превратился в карпа!» Воспитателю помогли выбраться на берег, вся его одежда была вымазана глиной.
Придворных авторов вряд ли можно посчитать людьми беспристрастными. Их мемуары – не столько записи о личных впечатлениях, сколько составная часть официальной идеологии. А потому каждый эпизод дневников тщательно продуман и служит определенной цели. Американский японовед Дональд Кин тонко заметил, что цель приведенных эпизодов – лишить принца налета женственности, которым тот, несомненно, обладал ввиду традиционного воспитания
[20]. Ведь Сатиномия воспитывался в расчете на то, что его основным предназначением станет исполнение ритуалов, сочинение стихов, любовные утехи, а не руководство страной и армией. Так что задачей мемуаристов было показать задним числом «мужественность» принца, его готовность к решительным поступкам, необходимым для «настоящего» монарха. Стоит вспомнить, что мальчишеская дерзость, неповиновение и упрямство до определенной степени поощрялись и в среде самураев.
Показательно, что, когда престарелый воспитатель после проделки Сатиномия попробовал подать в отставку, Ивакура Томоми (1825–1883), мелкий придворный в настоящем и один из главных архитекторов новой Японии в будущем, отвечал ему: «…Ты сам был воспитан как аристократ, а потому твое главное желание – привить принцу хорошие манеры. Но Япония сейчас находится в ужасном положении. Не подлежит сомнению, что власть императора возродится. И в это время обладание хорошими манерами будет совершенно недостаточным для императора. Я же вижу в молодом человеке мужской склад, который поможет ему сохранять равновесие в любой критической ситуации, и это меня радует. Возвращаю твое письмо с просьбой об отставке».
