Документ получился коротким, риторические фигуры – абстрактными. Это было традицией – указы императора всегда старались формулировать именно таким образом, чтобы оставить простор для исполнителей. Несмотря на полностью изменившуюся к тому времени политику, текстом клятвы козыряли и во время Второй мировой войны, и после ее окончания. В заключительной части документа Мэйдзи поклялся перед «богами Неба и богами Земли» в том, что он будет неукоснительно придерживаться этих пяти принципов, и просил у своей элиты содействия в своих начинаниях.
Прибывшие в Киото князья и их вассалы скрепляли клятву своими подписями, признавая тем самым свое подчиненное положение по отношению к императору и его новому курсу. Высшей же инстанцией, перед которой были ответственны все те, кто поставил свою подпись, выступали синтоистские божества. Клятву подписали 832 человека. Теперь император получил полное право отдавать им приказы. Своими главными советниками Муцухито назначил двух придворных – Сандзё Санэтоми и Ивакура Томоми.
После принесения клятвы Муцухито направил высшим государственным лицам послание, в котором заявил о том, что теперь, в соответствии с древними обычаями, будет самолично управлять страной, заботясь о народе. Только при этом условии страна сможет преодолеть последствия изоляционизма, отбросить устаревшие обычаи, обновиться, заслужить уважение иностранных государств, стать такой же мощной, как гора Фудзи. Это может быть обеспечено только при одном условии: если все подданные отбросят эгоистические заботы о себе и станут печься об общественном благе. Только так может быть обеспечена безопасность Земли Богов
[61].
Муцухито и его советники хотели, в частности, сказать: теперь между императором и народом не будет никаких посредников, будь то сёгун Токугава, князья или же канцлер из рода Фудзивара, как то было в период Хэйан. Простые люди, которые раньше были полностью отстранены от принятия решений, теперь вовлекаются в политический процесс. Многоступенчатая система управления отменяется, император превращается в символ единства страны, единения народа и его правительства, без чего невозможно сохранить суверенитет.
Угроза со стороны Запада и неспособность ей противостоять, комплекс неполноценности по отношению к мощным «цивилизованным» странам и решимость его преодолеть стали главными причинами, по которым Япония решилась на модернизацию. Ее первым объектом стал сам император. Он выступал в двух ипостасях: реформатора и приверженца древних устоев. Под последними в это время понимался прежде всего синто. Его древние божества были призваны освящать новый курс нового правительства.
Европейские страны нового времени искали образцы для подражания в Древней Греции и Риме; средневековая Япония чаще всего обращалась в сторону древнего Китая; новая Япония видела преемственность со своим собственным прошлым. Но с прошлым не «ближним», когда в политической жизни доминировали сёгуны, а с прошлым «дальним», под которым понимался миф и древняя история.
Текст «Клятвы» был оглашен перед политической элитой и богами. Народу же предложили для ознакомления пять указов, которые разместили на досках для объявлений, имевшихся в населенных пунктах, – там, где раньше вывешивали приказы сёгуната. Эти доски служили в качестве «средства массовой информации», обеспечивавшего связь между властями и народом. Первые три указа фактически повторяли предписания сёгуната. Они призывали заботиться о родителях, старших и увечных, предупреждали о недопустимости преступлений, запрещали христианство. Еще один указ запрещал покидать места своей прописки, что тоже в полной мере соответствовало политике сёгуната. По-настоящему новым следует считать только последний указ, который объявлял: политика императорского правительства полностью изменилась, установлены отношения с иностранными государствами. А потому всякое недружелюбное действие по отношению к иностранцам будет рассматриваться как преступное.
Пепелище на месте центрального святилища храма Канъэйдзи
На примерах Китая и Индии, а также в результате поражения в Симоносэки японская политическая элита убедилась: сопротивление западным державам в настоящий момент невозможно. Но это вовсе не означало, что эта элита смирилась. Она лишь затаилась, чтобы приступить к модернизации и построению сильной государственности, без которой призывы к мщению оказывались сотрясением воздуха. А сейчас нужно было унять на время жажду «благородной мести» и справиться с внутренними проблемами.
Императорские войска вошли в Эдо без всякого сопротивления, но около тысячи сторонников Ёсинобу засели на холме Уэно – там, где находился сёгун до занятия города правительственными войсками. Ёсинобу там уже не было, но его вассалы все равно не хотели сдаваться. 15 мая две тысячи воинов правительственной армии под предводительством Омура Масудзиро (1824–1868) разгромили их. Это был первый и последний случай, когда в Эдо слышались разрывы снарядов. По холму Уэно стреляли два орудия, пожары уничтожили дотла гигантский буддийский храм Канъэйдзи, где находилась одна из усыпальниц дома Токугава (другая находилась в храме Дзодзёдзи). Теперь в Эдо не осталось никого, кто мог бы оказать вооруженное сопротивление новому правительству. Императорские войска в надежде на поимку мятежников хватали всех подозрительных. Если на теле пойманного оказывалась татуировка, его отпускали без дальнейших расспросов. Свое тело татуировали только простолюдины, которые в политике не участвовали.
Мятежники действовали на свой страх и риск. Ёсинобу не имел к ним никакого отношения. В награду за сговорчивость Ёсинобу 24 мая дому Токугава было определено огромное содержание – 700 тысяч коку риса в год. Потерпев поражение, Ёсинобу не стал совершать харакири. Именно ему Япония в значительной степени обязана тем, что эпоха правления сёгуната закончилась сравнительно бескровно.
Перспектива. Ёсинобу удалился в крошечный городок Нумадзу на побережье залива Суруга (нынешняя префектура Сидзуока), где и провел остаток жизни, работая над усовершенствованием агрокультуры чая, охотясь на кабанов и упражняясь в фотографическом деле. Кроме того, он оказался плодовитым отцом – у него было десять сыновей и одиннадцать дочерей.
В стране царила неразбериха, и на какое-то время прежние запреты пали. В том числе и запрет на критику власти. Бывший сотрудник внешнеполитического ведомства сёгуната Фукути Гэнъитиро приступил к изданию одной из первых японских газет – «Коко симбун» («Мир новостей»). Ему удалось выпустить всего несколько номеров, в которых он, в частности, пророчил, что «клике Сацума-Тёсю» не удастся удержаться у власти. Никогда в истории страны люди с юго-запада не стояли у кормила власти, а потому они обречены и сейчас, – утверждал Фукути. Как и очень многие сторонники сёгуната, он был возмущен: благородный Ёсинобу вернул власть императору, а она оказалась в руках безродных выскочек с юго-запада.
Главного редактора арестовали и поместили в сёгунский замок, где он находился вместе с другими неблагонадежными элементами. Порядок еще не установился, заключенные курили свои трубочки и выпивали. С ними поступали по-революционному: или рубили голову, или отпускали на волю. Фукути повезло и его выпустили. Он пообещал прекратить издание газеты и отдал властям те доски, с которых печатались прошлые выпуски. Такое же требование новое правительство вскоре выдвинуло и по отношению к другим издателям. К осени продолжали свою деятельность только две проправительственные газеты
[62]. Имя Фукути осталось в истории, поскольку он оказался первым журналистом, который подвергся репрессиям при новом режиме. Впоследствии его назовут «отцом японской журналистики».
