Власти как бы услышали призыв врача, и теперь гимн зазвучал часто, может быть даже чересчур часто. В том числе на парадах и на военных смотрах. Мэйдзи не упускал случая поприсутствовать на каждом из них, демонстрируя единство армии и императора, победу симметрии над аморфностью, порядка – над хаосом. Один из таких смотров довольно подробно описал В. Крестовский. Смотр был приурочен к визиту принца Генуэзского и состоялся 27 декабря.
Описав ожидавших приезда Мэйдзи членов дипломатического корпуса и японский генералитет, Крестовский отмечает, что для микадо была приготовлена «маленькая, смирная буланая лошадка под зеленою шелковою попоной с вышитыми на ней большими золотыми астрами (хризантемами. – А. М.)… Ровно в десять часов на плацу показались две парадные кареты цугом, в английских шорах и обитые внутри драгоценной парчой. В первой сидел микадо, во второй принц Генуэзский. Оба экипажа были окружены густым конвоем скачущих улан, один взвод которых следовал в авангарде, а другой в замке, имея по сторонам боковые патрули с опущенными и обращенными назад пиками. Назначение патрульных состояло в том, чтобы отгонять чересчур любопытных подданных его величества и ребятишек, неразумно в ослепленном своем любопытстве кидавшихся чуть ли не под копыта конвоя. Вся военная свита, ожидавшая у палаток с принцем Арисугавой и прочими принцами, прибывшими ранее, а также с военным министром и начальником генерального штаба во главе, мигом сели на коней и выстроились по правую сторону от палаток. Принц Арисугава, как главнокомандующий японской армией, поскакал со своим штабом к войскам и принял командование над парадом. По его команде полки взяли „на караул“ и знамена преклонились, а оркестр заиграл японский гимн, очень своеобразное произведение какого-то капельмейстера из немцев.
Выйдя из экипажей, микадо, одетый в общегенеральский военный мундир, с принцем Генуэзским, присутствовавшим в итальянской военной форме, вошли в первую палатку и сели с двух сторон у стола, в креслах. Здесь его величеству были представлены министром двора Беккер-паша и я. Тотчас после этого микадо сел на подведенного ему коня и начал объезд войск с правого фланга.
Объезд делался шагом. Впереди всех, предшествуя шагах в тридцати самому микадо, ехал его знаменосец-улан с императорским штандартом. Рядом с его величеством следовал принц Генуэзский, а несколько позади принц Арисугава и далее – смешанная и пестрая толпа свиты. Оркестр все время играл японский гимн, а горнисты каждого батальона и трубачи артиллерии и конницы при приближении к их частям императора начинали играть ему „встречу“. Объезд совершался в полном молчании. Микадо, проезжая мимо частей, не здоровался с ними, и войска не провожали его никакими кликами вроде нашего перекатного „Ура!“, и не скрою, мне было как-то странно не слышать могучих радостных кликов войска в такую минуту, при таком военном торжестве, при виде своего царственного повелителя, когда, казалось бы, крик, как выражение внутреннего чувства, невольно, неудержимо просится из груди солдата.
Объехав войска, микадо рысью вернулся к палаткам, и тогда, по знаку командующего парадом, части с правого фланга левого фаса двинулись церемониальным маршем.
Не знаю, на этот ли только раз или всегда оно так бывает, но церемониальный марш показался мне как-то вял. Шаг пехоты был замедленный, узкий, безо всякого намека на ту энергию и лихость, какие русский военный глаз привык встречать в нашем строевом шаге.
Равнение пехоты большею частью было недурно, некоторые роты выдерживали его даже блистательно. К сожалению, нельзя того же сказать о кавалерии, где почти нет никакого равнения…
Микадо, сидевший все время несколько согнувшись корпусом на переднюю луку, ни одной из парадировавших частей не выразил словами своего одобрения; вероятно, здесь это не принято, и, быть может, именно вследствие этого японские парады проходят безо всякого оживления, вяло, монотонно.
Весь парад с момента прибытия микадо и до минуты его отъезда продолжался около часа»
[152].
Парады и смотры войск в Европе напоминали о прошлых победах и выражали грозную готовность к победам новым. Японская армия еще не успела поучаствовать в сколько-нибудь серьезных сражениях с внешним противником, но настойчивость и частота, с которой проводились эти устрашающие мероприятия, свидетельствовали: такая подготовка ведется. С этого года официальный фотопортрет Мэйдзи стали рассылать по армейским частям. Это должно было лишний раз напомнить о том, кто в стране главнокомандующий.
Соседи Японии пристально следили за ее развитием. Корейская элита была удивлена тем фактом, что Япония не стала колонией. Подобно тому, как несколько лет назад на Запад отправилась миссия Ивакура, в этом году для приобретения ценного опыта король Кореи отправил миссию в Японию. Было принято решение пригласить в следующем году группу японских офицеров, чтобы они помогли модернизировать корейскую армию.
1881 год
14-й год правления Мэйдзи
Для Мэйдзи этот год выдался хлопотным. Ему пришлось присутствовать на 66 заседаниях кабинета министров. Заседания начинались в 10 утра, Мэйдзи обычно уходил в 12, когда наступало время обеда. Если в прошлом году он занимался верховой ездой 144 раза, то в этом году – всего 54.
1 января, как обычно, было отдано ритуалам и церемониям. Сначала Мэйдзи привычно исполнил ритуал почитания четырех направлений. Потом его поздравляли принцы крови и высокопоставленные чиновники. Впервые они прибыли во дворец вместе со своими женами. Мужья были одеты в европейское платье, а жены – в японское. Однако большинство женщин воздержались от визита. Реставрация нарушила прежнюю строгость семейных нравов, и многие чиновники брали в жены (или сожительницы) женщин «низкого» происхождения, включая гейш, актрис и проституток, которые испытывали естественный трепет перед императором.
5 января состоялся новогодний банкет, на который были приглашены дипломаты с женами и знатные иноземцы, волею судеб занесенные в Токио в это время.
По свидетельству В. Крестовского, который присутствовал на этом банкете, Мэйдзи сидел за отдельным столом, обернувшись лицом к гостям. Столы для гостей были расставлены рядами – подобно рядам кресел в театре. Сходство увеличивалось тем, что приглашенные сидели только по одну сторону столов – так, чтобы видеть главное «действующее лицо» – самого Мэйдзи. И чтобы ни в коем случае не предстать перед Мэйдзи со стороны спины. Запрет поворачиваться к императору спиной был очень давним установлением. Именно поэтому во время аудиенций, устраиваемых в древности, после окончания церемонии присутствующие не покидали залу «обычным» способом – они пятились.
Из этого запрета для гостей вытекало одно существенное неудобство. Во время банкета было устроено представление. Но, сколь это ни удивительно, сцена находилась за спинами гостей. А поскольку присутствующие не желали нарушить придворный этикет и не смели хоть на секунду отвернуться от Мэйдзи, то только сам император имел возможность насладиться представлением
[153]. В определенном смысле это был театр не только одного актера – Мэйдзи, но и одного зрителя.
