От монстра, от чумы ты родину спасла!
За доблесть мужества наградой смерть была.
Рим бы воздвиг тебе не эшафот — алтарь!
Четверостишие, предложенное гражданином Куригом в качестве подписи под бюстом мадемуазель Корде
После вынесения приговора Шарлотту отвели в комнату, где ей предстояло дожидаться казни. Следом за ней направился художник Гойер
[84], присутствовавший на судебном заседании и уже почти закончивший ее портрет. Ему разрешили сопровождать заключенную и довести свою работу до конца.
Шарлотта охотно согласилась позировать и села на табурет, чтобы художнику было удобнее найти нужный ракурс. Гойер работал и одновременно беседовал с Шарлоттой на разные темы. Такая же невозмутимая, как и на суде, девушка оживлялась, когда начинала говорить о своем поступке, и радовалась, что теперь во Франции наступит мир. Слушая Шарлотту, Гойер не переставал удивляться, откуда у этой девушки столько мужества и решимости, чтобы, вдохновляясь исключительно возвышенными убеждениями, совершить поступок, на который отважился бы далеко не каждый мужчина.
«В обычные времена правосудие должно карать преступников. Но в нынешних обстоятельствах убийство Марата является актом национального правосудия. Женщина показала пример мужчинам. Так пусть же они воспользуются уроком и очистят Францию от негодяев, которые ее угнетают!»
Шарлотта не могла слышать этих слов, произнесенных Петионом в собрании города Кана, но если бы она их услышала, они наверняка бы ей понравились.
Когда Гойер писал портрет Шарлотты, а на улицах бойко торговали лубочными картинками, изображавшими убийство Марата «аристократкой Корде», швейцарская гражданка Изабель де Шарьер, проживавшая в кантоне Нефшатель по соседству с семьей Марата, призывала создать полотно, запечатлевающее подвиг героини из Нормандии:
«Своей героической самоотверженностью, проявленной во благо родины, женщины-республиканки обретут бессмертие, лучшие художники станут изображать их на своих полотнах. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь нарисовал Шарлотту Корде с кинжалом в руке, запечатлев тот миг, когда она погружает свой кинжал в грудь анархиста Марата. Героический поступок этой великодушной гражданки заслуживает, чтобы сограждане ее воздавали ей почести. В хрупкой женской фигурке таилась душа возвышенная и столь отважная, какая редко бывает даже у мужчин. И под этой картиной я бы сделала подпись: Природа может ошибаться».
Наверное, Шарлотта приняла бы такую картину, но подпись, скорее всего, попросила бы изменить, ибо никогда не считала женщину слабее мужчины. И, наверное, именно потому, что она никогда не принимала в расчет женскую слабость, она сумела нанести смертельный удар Марату. Говоря о слабой женской руке, она, скорее, прибегала к метафоре, но эта метафора наполняла ее гордостью. Позднее Гойер напишет картину под названием «Убийство Марата Шарлоттой Корде», изобразив на ней Шарлотту, сжимающую в руке окровавленный кинжал.
В комнату робко постучали, и показалась гражданка Ришар: она хотела узнать, держать ли ей еще завтрак для Шарлотты. Со спокойной улыбкой на лице Шарлотта ответила, что, к сожалению, судьи оказались излишне многословны и не оставили ей времени позавтракать, а потому она просит извинить ее за причиненные хлопоты.
Вскоре Гойер завершил работу; Шарлотте портрет так понравился, что она попросила сделать с него копию поменьше и отправить ее родным. Когда в комнату вошел священник, Шарлотта посмотрела на него с удивлением и наотрез отказалась от его услуг, даже не спросив его, приносил он присягу или нет. Пораженный священник ушел. Спокойствие Шарлотты, ее желание подвести черту под всеми, даже самыми ничтожными делами, дабы никакие мелкие обиды не запятнали ее белоснежную тогу героини, в которой она ожидала встречи с Брутом, вызывали трепет и восхищение. «Если бы ее предок Корнель в часы вдохновения написал для нее роль, превосходящую величием все его творения, он при всем своем гении не мог бы придумать таких речей и жестов, какие она почерпнула в своем характере, в своей природе», — писал Ленотр.
Завершив позировать, Шарлотта попросила перо и бумагу — написать последние в своей жизни строки, адресованные гражданину Дульсе. Она не хотела уносить с собой ни одной обиды, а потому решила доверить ее бумаге.
«Дульсе-Понтекулан трусливо отказался защищать меня, хотя дело было совершенно простым. Тот, кто возложил на себя эту обязанность, справился с ней со всем возможным достоинством. Я до последней минуты буду ему признательна.
Мари Корде».
Шарлотта так и не узнала, что письмо из трибунала Дульсе получил только 20 июля. Однако газеты, не разобравшись, немедленно сообщили, что гражданин Дульсе отказался стать защитником гражданки Корде, убившей Друга народа Марата. Не намереваясь терпеть обвинений в трусости и желая оправдаться перед памятью Шарлотты, которую при жизни он почитал девушкой необыкновенной, Дульсе написал запрос председателю Революционного трибунала.
«Суббота, 20 июля.
Гражданин председатель,
соблаговолите подтвердить, действительно ли прилагаемое письмо, полученное и вскрытое мною сегодня в субботу, написано Мари Корде, и правда ли, что она просила меня выступить ее защитником. До сего дня мне об этом не было известно.
Гюстав Дульсе».
Монтане ответил незамедлительно:
«Воскресенье, 21 июля.
Гражданин народный представитель,
письмо, присланное Вами, действительно написано от имени Мари Корде: она хотела, чтобы Вы защищали ее. Общественный обвинитель написал Вам об этом. Но жандарм не сумел Вас отыскать и вернул письмо обратно. Недавно общественный обвинитель передал мне это письмо, а я отсылаю его Вам, и это чистая правда.
Привет и братство,
Монтане».
Оба письма Дульсе отправил редактору «Французского республиканца» (Republicain français), усомнившегося в мужестве гражданина Дульсе:
«Гражданин, в Вашей газете я прочел о своем отказе стать официальным защитником Мари Корде.
Прошу Вас напечатать в ближайшем из номеров прилагаемые письма, подтверждающие, что Революционный трибунал известил меня о выборе Мари Корде только спустя четыре дня после ее казни.
Гюстав Дульсе».
* * *
Когда Шарлотта закончила писать, в комнату в сопровождении двух приставов вошел палач, знаменитый Анри Сансон, держа в руках ножницы и красную рубашку. Недрогнувшим голосом девушка попросила у него разрешения запечатать записку, а потом протянула листок одному из приставов, дабы тот передал его гражданину депутату Понтекулану. Затем она обратилась к Гойеру: «Сударь, не знаю, как мне отблагодарить вас за труд. Возьмите эту прядь волос и сохраните ее на память обо мне». И, взяв ножницы у растерявшегося палача, она отрезала выбившуюся из-под чепчика прядь и подала ее художнику. Тот, пытаясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы, благоговейно завернул ее в платок и опустил в карман. Одобрительно кивнув Гойеру, Шарлотта обратилась к палачу: «Теперь ваш черед. Вам все остальные локоны». Шарлотта сама сняла чепчик, сама откинула на спину длинные каштановые волосы. Когда тяжелые пряди уже лежали на полу, Шарлотта оглядела их задумчивым взором, а потом попросила отдать их гражданке Ришар. Она решила отблагодарить привратницу: волосы можно было с выгодой продать постижеру. Затем она без посторонней помощи надела красную рубашку и, поправив это свое последнее одеяние, произнесла: «Одежда смерти, в которой идут в бессмертие». От ее спокойного, уверенного голоса всем, кто в ту минуту находился в комнате, стало жутко. Когда же Сансон подошел к ней с веревкой, чтобы связать ей руки, она попросила дозволения надеть перчатки, потому что во время ареста ее так крепко скрутили, что на кистях рук остались ссадины. Сансон не возражал и в любом случае пообещал связать ее, не причинив никакой боли. Она улыбнулась и, протянув руки, сказала: «Благодарю вас. Впрочем, перчатки, кажется, у вас не приняты». По словам Сансона, со времен казни де Ла Барра
[85] ему не приходилось встречать такого мужества у приговоренных к смерти.
