В воспоминаниях палача Шарля Анри Сансона сохранился самый подробный рассказ о последних часах жизни Шарлотты Корде. Путь к гильотине от Майского дворика Консьержери до площади Республики занимал от трех четвертей часа до полутора часов — в зависимости от скопления народа на улицах. Шарлотта была одна (время, когда на гильотину станут отправлять десятками, еще не наступило), и Сансон предложил ей сесть на один из двух стульев в телеге, но она отказалась и ехала стоя, опираясь на борта. Едва телега выехала на набережную, начался проливной дождь, однако зрителей, собравшихся посмотреть на кортеж, меньше не стало. Многие писали, что на всем пути осужденную сопровождали выкрики и проклятия, а за телегой, оскорбляя Шарлотту и проклиная ее за убийство Марата, размахивая руками, бежали разъяренные «фурии гильотины». Однако другие свидетели, и в частности Дюваль, напротив, утверждают, что «почти на всем пути следования Шарлотту Корде сопровождало почтительное молчание, и только слышен был шепот: "Господи, как ужасно! Такая молодая и такая красивая!"»
Телега выехала на забитую народом улицу Сент-Оноре, где в доме столяра Дюпле квартировал Робеспьер. В тот час он вместе с Камиллом Демуленом и Дантоном (пока еще вместе) стоял у окна своего кабинета и, глядя вниз, пытался разглядеть лицо осужденной, дабы прочесть на нем, не поджидают ли и его кинжалы убийц, сообщников Шарлотты. Сообщников у Шарлотты не было, но история вскоре действительно повторится — в виде фарсовых покушений на Робеспьера с трагическим финалом для несостоявшихся убийц. 23 марта в дом к Робеспьеру явится молодая швея Сесиль Рено. Робеспьера дома не окажется, но бдительным гражданам девушка покажется подозрительной, ее задержат, обыщут и обнаружат у нее в корзинке два небольших ножика. Девушку арестуют по обвинению в покушении на Робеспьера; она будет уверять, что всего лишь хотела посмотреть на Неподкупного. Потом, правда, станут говорить, что она возненавидела Робеспьера за то, что тот отправил на гильотину ее любовника, а некоторые даже выставят ее роялисткой.
В ночь на 23 мая 1794 года при попытке застрелить члена Конвента Колло д'Эрбуа арестуют некоего Анри Адмира, и на допросе тот признается, что на самом деле он хотел убить Робеспьера. Для этого он утром 22 мая, спрятав пистолет под одеждой, пошел в Конвент и стал ждать выступления Неподкупного. Но речи депутатов настолько его утомили, что он заснул, а когда проснулся, в Конвенте уже никого не было. Адмира отправился домой, где, увидев на лестнице гражданина Колло (они жили в одном доме), с досады выстрелил в него. Адмира арестуют, и 17 июня 1794 года казнят вместе с Сесиль Рено и еще пятьюдесятью девятью арестантами, среди которых будут отец Сесиль, ее брат и тетка-монахиня. Среди жертв того дня будет и графиня Сент-Амарант с дочерью Луизой, о которой ходили слухи, что она любовница Робеспьера и тот якобы выболтал ей какие-то государственные секреты. По другим слухам, Луиза отказалась стать любовницей Сен-Жюста, и за это он отправил ее на гильотину. Впрочем, в разгар Террора суду уже не требовались доказательства, судьи руководствовались исключительно «революционным чутьем». Не только Адмира и Рено, но и мошенники, финансисты, ремесленники, аристократы, вдовы, дети, жандармы, которым в тот день предстояло взойти на эшафот, будут одеты в «красные рубахи отцеубийц», ибо лейтмотивом этого процесса станет «покушение на Робеспьера». Девять телег доставят облаченных в красное жертв на площадь Поверженного Трона, куда к тому времени перевезут гильотину, ибо земля на площади Республики откажется впитывать кровь казненных. И, возможно, глядя на залитый солнцем кровавый кортеж, Робеспьер вспомнит, как меньше года назад мимо его окон двигалась телега, в которой в такой же алой рубашке стояла высокая стройная девушка. Кровавая пелена завесит его взор, и он отчетливо ощутит, что вскоре его постигнет участь проследовавших мимо его окон жертв.
* * *
Тем, кто в тот памятный вечер 17 июля видел Шарлотту, навсегда запомнилось выражение ее прекрасных глаз, ясных и лучезарных, спокойно взиравших на бушевавшую толпу. «Бессмертие сияло в ее глазах; на лице ее отражались благородная ясность, спокойствие добродетели и сострадание к проклинавшему ее народу», — писали современники. «Прекрасные очи ее говорили о душе столь же нежной, сколь мужественной; очи чудные, способные растрогать скалы!.. Взор ангела, проникший в мое сердце и взволновавший его неведомым дотоле чувством, которое изгладится лишь с последним моим вздохом». Эти слова принадлежат бледному белокурому молодому человеку с голубыми глазами по имени Адам Люкс. 17 июля он с раннего утра стоял в толпе на углу улицы Сент-Оноре и ожидал, когда же наконец повозка поравняется с ним и он встретит взгляд Шарлотты. В том, что она посмотрит на него, он не сомневался.
Кто был этот Адам Люкс? В тот год ему исполнилось двадцать восемь лет. Немец, доктор философии, десять лет назад защитивший диссертацию о различных видах энтузиазма, он проживал в городе Майнце с женой Сабиной и двумя дочерьми. Когда осенью 1792 года французские войска во главе с Кюстином вступили в Майнц, Люкс вместе с горожанами встретил их с радостью. Не находя у жены понимания своих устремлений, Люкс покинул дом и с головой ушел в клубную деятельность. Войдя в состав организованной Кюстином временной администрации, Люкс предложил присоединить город к Франции. Местный Конвент дал согласие, и в марте 1793 трое немецких депутатов — Люкс, известный просветитель Форстер и негоциант Потоцкий — вручили французскому Конвенту петицию с просьбой о присоединении к Франции бывшего Майнцского курфюршества, переименованного в департамент Буш-дю-Рен. На время решения вопроса немецкие депутаты поселились в скромной гостинице на улице Мулен. Сбережений ни у кого не было, но Конвент помогал им деньгами. Однако вскоре обстановка на фронте обострилась, немецкая армия отрезала французов от Майнца и в конце июля заняла город, восстановив в нем прежние порядки. Возвращение депутатов домой было отложено на неопределенное время.
Живя в Париже, Люкс познакомился с жирондистами и с восторгом слушал их выступления в Конвенте. Исполненный героического энтузиазма, равняясь на Брута и Дециев, он все больше проникался ненавистью к экстремистам Горы и поклонникам Марата. Пылкий почитатель античных республик, он решил собственной смертью пробудить мужество у большинства Конвента, дабы те восстали против тирании Горы. В своей крошечной комнате он написал прощальные письма друзьям и жене
[86] и подготовил речь, которую он хотел произнести в Конвенте, перед тем как заколоть себя на глазах у депутатов и зрителей. Прежде чем произнести эту речь, Люкс показал ее Гаде и Петиону, и те в один голос стали отговаривать восторженного немца от осуществления его замысла. Они считали, что возвышенная речь, пусть даже и с практическим советом — избрать временным диктатором Ролана или Бриссо, вряд ли изменит положение, даже если Люкс заколет себя на глазах у Горы. Тело его вынесут, и заседание продолжится. И Люкс, по совету все тех же Гаде и Петиона, отправился сочинять памфлет под названием «Обращение к французским гражданам».
