Арестовали Корде и его престарелых родителей (восьмидесятитрехлетнюю мать, Мари Рене Аделаид и девяностолетнего отца Жака Адриана) спустя несколько месяцев — 19 октября 1793 года. В августе 1794 года родителей по причине преклонного возраста отпустили, а 19 февраля 1795 года, после почти полутора лет заключения, на свободу вышел и отец Шарлотты; за время пребывания в тюрьме здоровье его было сильно подорвано. Оказавшись на свободе, Корде д'Армон вскоре стал жертвой нелепой ошибки: чья-то небрежная (или коварная?) рука занесла его имя в списки эмигрантов, которые, согласно принятому Директорией закону, должны были в двухнедельный срок покинуть пределы Франции. Корде отбыл в Испанию, где в то время находился его старший сын Жак Франсуа Алексис, продолжавший успешно строить военную карьеру. Отец Шарлотты Корде скончался 27 июня 1798 года в Барселоне.
Жак Франсуа Алексис де Корде вернулся во Францию в 1803 году, женился и умер в 1809 году.
Пьер Жак де Корде и младший брат Шарлотты Шарль Жак Франсуа в составе роялистского десанта высадились 27 июня 1795 года на полуострове Киберон, попали в плен и были расстреляны «синими»
[89]. Знали ли они о мужественной смерти своей племянницы и сестры? Наверняка знали. И кто-нибудь из них вполне мог сказать: «Если бы у нас снова правил король, Шарлотта уже была бы провозглашена святой».
Аббат Шарль Амедей Корде, у которого в детстве жила Шарлотта, эмигрировал и вернулся во Францию в 1801 году. Он охотно делился воспоминаниями о племяннице и называл ее «новой Юдифью». Аббат скончался в 1818 году.
Элеонора, сестра Шарлотты, осталась жить в Аржантане, зарабатывала на жизнь плетением кружев и, скорее всего, так и не вышла замуж. Скончалась она в 1813 году, в возрасте тридцати семи лет.
Мадам де Бретвиль газет не читала и об убийстве Марата и казни Шарлотты узнала от Огюстена Леклерка. К ней приходили с обыском, но ничего не нашли. Напуганная гневными манифестациями «маратистов», происходившими под ее окнами, мадам де Бретвиль с помощью Леклерка бежала в Версон, где скрывалась до тех пор, пока манифестации не прекратились. Она вернулась в Кан, однако умственное здоровье ее оказалось подорванным. Она скончалась в 1799 году.
Родственники Шарлотты пострадали гораздо меньше, чем можно было ожидать. Гораздо суровее обошлись с четой кукольников Луазон, обрядивших куклу в платье Шарлотты Корде и научивших ее кричать «Долой Марата!»: их арестовали и отправили на гильотину.
Ретиф де ла Бретон, старательно собиравший «все самые необычные факты, которые впоследствии приобретут бесспорную важность», рассказал о некой девушке из Кана, отправившейся в Париж «с намерением загладить ущерб, причиненный республике ее департаментом и преступлением Мари Анны Шарлотты Корде». «Средство, которое она пожелала для этого использовать, было по меньшей мере странное, — пишет Ретиф. — Пылкая брюнетка, примерно 26 лет от роду, намеревалась, по примеру древних галльских жриц, которые ежегодно торжественно дарили свои милости самым отважным воинам, подарить радости любви героям-патриотам. Для исполнения сего великодушного замысла она собрала сведения, а затем решила все сама увидеть и сама во всем убедиться. Но, как оказалось, сведения ее были далеки от точности. Один оказался женат на молодой и хорошенькой девушке, которую он обожал; у другого было то ли две, то ли три ревнивые любовницы; еще один презирал женщин и никогда не имел с ними дела. И так все остальные… Короче говоря, она так и не нашла того, кого могла бы осчастливить своими милостями, как она задумала. Она пребывала в размышлениях, когда случай поспособствовал нашей встрече. Не знаю, за кого она меня приняла, но тем не менее она решила избрать меня объектом своих благодеяний и сказала мне, что прибыла в Париж заглаживать вину своего департамента. Она поведала мне размеры своего состояния и прочие сведения. "Полагаю, гражданка, — ответил я ей, — что с вашей красотой и вашим состоянием будет более уместно составить счастье какого-нибудь молодого патриота, а он составит ваше, и вы вместе подарите государству достойных граждан. Для этого я вам советую познакомиться с кем-нибудь из парижан, успевших отличиться перед республикой; тогда вы ничем не будете отличаться от древних жриц". Мы отправились ко мне в секцию, и там ей приглянулся молодой человек, заведовавший канцелярией. Они поженились, и есть основания полагать, что они счастливы».
Случай, действительно, курьезный. Ибо с именем Шарлотты Корде, скорее, связывают «религию кинжала», как назвал Мишле стремление молодых людей нанести «исторический удар кинжалом»: «Известный покровитель героических убийц, Брут, бледное воспоминание о далекой Античности, отныне преобразился в новое и более могущественное, более соблазнительное божество. О ком теперь мечтает юноша, жаждущий нанести исторический удар кинжалом? Кого он видит в своих снах? Призрак Брута? Нет, очаровательную Шарлотту, пурпурным вечером являющуюся к нему в красном плаще в кровавом ореоле июльского солнца». «Мы, дети Афин и Рима, познавали свободу в одеждах величественных фурий Корнеля. Преступление пробуждало в нас энтузиазм, когда оно само карало преступление. Отринув душу, мы заполняли пустоту инстинктом и логикой львов», — писал Нодье о молодых людях, чье взросление пришлось на годы революции.
Монтаньяры и впавшие, по словам современников, «в бредовое состояние» почитатели Марата изо всех сил старались представить Шарлотту Корде грубой мужеподобной женщиной. «Подобно существам, коих нельзя причислить ни к одному из полов, дикий убийца Марата исторгнут адом на погибель человеческого рода. Так набросим же покров забвения на память о нем. И пусть легковерные художники прекратят придавать облику его чарующие свойства красоты. Пусть возмущенные взоры наши увидят его среди фурий Тартара», — сказал небезызвестный маркиз де Сад, или, как тогда называли его, гражданин Сад в речи, посвященной памяти Марата и Лепелетье. Но никакие гневные речи и заметки не повлияли на мнение последующих поколений.
«Шарлотта Корде впервые в мире совершила убийство, каковое нельзя считать преступлением», — писал Бонвиль через пять лет после гибели нормандской девы. «Бесценные свидетельства, протокол ее допроса и ее письма дают лишь несовершенное представление о том, кем она была. Надо было видеть и слышать ее. Как жаль, что ответы ее записывал Фукье, а не кто-нибудь другой! Отчего столь прекрасная рука замаралась в крови чудовища? Каким образом веселость и легкость ее характера способствовали точности ее удара, ее стоическому поведению в смерти? Все, что она сделала, свидетельствует о ней как об истинной республиканке; устами ее говорила сама мудрость; являя собой образец женского совершенства, она сохранила девическую стыдливость и невинность. Она могла бежать, но она этого не сделала. Она считала это убийство необходимым и добровольно расплатилась за него собственной жизнью. Она пожелала смыть своей кровью блеск озарившей ее славы. Измученная, избитая, попираемая ногами сторонников секты Марата, она предстала перед судьями после трех дней тюрьмы. Душа ее спокойна; она только что написала отцу, попросив у него прощения за то, что распорядилась своей жизнью без его согласия. Судьи увидели перед собой не яростную мстительницу, заученно твердящую о своей невиновности, а исполненную сочувствия жертву, решившую посвятить себя спасению отечества. Она уверена, что принесла осудившему ее народу мир, и не упрекает его за неблагодарность; скорбные взоры, которые бросает она на зрителей, говорят о том, что она сочувствует им. Она презирает своих судей, но не оскорбляет их. Она отвечает всем, даже Фукье-Тенвилю, который, посреди дебатов, иронически спрашивает ее, сколько она сделала детей. "Я вам уже сказала, — покраснев, отвечает она, — что я никогда не была замужем!" Святотатцы захотели в этом убедиться: они копались в ее останках! Она была девственна… Она вызывает восхищение даже у тех, кому заплатили, чтобы проклинать ее».
