В 1780-е годы далеко не все монастыри являлись оплотами обскурантизма; философия и свободомыслие активно проникали за монастырские стены, и не только воспитанницы, но и сами сестры имели возможность читать Руссо и Вольтера. Настоятельница не возражала против книг в комнатках повзрослевших воспитанниц, и на полочке у Шарлотты выстроились томики Корнеля, «Общественный договор» Руссо, труды Дидро и Вольтера, «История обеих Индий» Рейналя и, разумеется, настольная книга — «Жизнеописания» Плутарха. Раз сформировавшись, вкусы Шарлотты более не менялись, и из сочинений просветителей она воспринимала только близкие ее сердцу возвышенные мысли и стоические идеалы, отбрасывая все то грубое и циничное, что привлекало в этих произведениях многих ее современников. Шарлотта не читала романов, затейливый вымысел и придуманные переживания не интересовали ее — ей вполне хватало собственных фантазий. Свободолюбие, стойкость, мужество, готовность пожертвовать всем ради великих принципов — вот добродетели, которыми были наделены герои Шарлотты и которые она находила у Брута, Корнелии, Катона. Но отыскать идеал в жизни надежды практически не было, и, возможно, поэтому, мадемуазель Корде часто пребывала в задумчивости, отчего многие считали ее угрюмой. Чувства и мысли уносили девушку далеко от окружавшего ее мира, она легко погружалась в созерцательное настроение и столь же легко впадала в экзальтацию. По свидетельству современников, когда с ней заговаривали, Шарлотта нередко вздрагивала, словно очнувшись от сновидения. Ей очень импонировала мысль Рейналя: «На небесах слава принадлежит Богу, а на земле — добродетели».
Несмотря на привлекательную внешность, Шарлотта не интересовалась противоположным полом, и, как писала в своих воспоминаниях мадам де Маромм, «ни один мужчина никогда не произвел на нее ни малейшего впечатления; мысли ее витали совсем в иных сферах <…> …она менее всего думала о браке». В монастыре Шарлотта имела возможность познакомиться с молодым человеком по имени Луи Гюстав Дульсе де Понтекулан, племянником мадам де Понтекулан. Будущий депутат Законодательного собрания и Конвента (от департамента Кальвадос) обратил внимание на новую пансионерку, поразившую его своей кротостью и серьезностью. Не обладавшая ни каплей женского кокетства, всегда сдержанная и спокойная, девушка читала только серьезные философские труды и мягко, но твердо отвергала романы, а тем более фривольные сочинения. Беседу она поддерживала только на возвышенные темы, но более всего любила слушать, как молодой человек рассказывал настоятельнице и ее близкому окружению о том, что происходило за стенами аббатства. «Она кажется ужасно одинокой», — сказал однажды Дульсе де Понтекулан о Шарлотте.
Романа между молодыми людьми не случилось. Впоследствии, когда судьи предложат Шарлотте выбрать себе защитника, и она назовет имя гражданина Гюстава Дульсе (как к тому времени станет называть себя депутат), выбором ее будут руководить, скорее, сентиментальные воспоминания юности и желание, чтобы кто-нибудь из тех, кто знал ее прежде, увидел ее на вершине славы.
Естественная красота девушки, не приученной ни белить лицо, ни пудрить волосы, привела в восхищение молодого сочинителя Лекавелье. Правильный овал ее лица, густые темные волосы, большие выразительные глаза, оттененные длинными ресницами и темными бровями, прямой нос, небольшой рот с пухлыми губами, кроткий взор, соединивший в себе бесконечную доброту и неизбывную грусть, «ангельский голос», звучавший по-детски звонко, побудили Лекавелье посвятить Шарлотте стихи под названием «Любимой». Само стихотворение затерялось, но сохранился ответ девушки:
«Не знаю, сударь, как выразить вам свою признательность за то небольшое сочинение, кое вы соблаговолили назвать Любимой; оно снискало аплодисменты и похвалы, однако автор его пребывал неизвестным, и мне не без труда удалось узнать, кого я обязана благодарить за доставленное удовольствие. Эти трогательные стихи наипрекраснейшим образом передают ваши чувства. Примите же, сударь, мои уверения в совершеннейшем к вам почтении и признательности; остаюсь смиренной и почтительной слугой сочинителя Любимой.
Корде».
Судя по записке, светские манеры, которым девушек обучали в монастыре, Шарлотта усвоила, но о чувствах речь по-прежнему не шла.
Несколько амурных историй о Шарлотте Корде сочинил и плодовитый литератор Ретиф де ла Бретон, записав в поклонники девушки не только аристократов, но даже одного епископа. Но эти писания Ретифа всерьез никто не воспринимал.
Серьезная и сосредоточенная, мадемуазель Корде казалась старше своего возраста, поэтому мадам де Понтекулан, ставшая настоятельницей после смерти мадам де Бельзенс, сделала ее своей помощницей и, несмотря на нелады девушки с орфографией, нередко поручала ей вести деловую переписку монастыря. Сохранилась записка, адресованная некоему Алену, негоцианту, проживавшему на улице Дофин в Париже. В этой записке Шарлотта по поручению мадам де Понтекулан благодарила адресата за подношения и просила поскорее подписать вексель, по которому настоятельница сможет получить деньги для аббатства. Мадам де Понтекулан также поручила своей помощнице обучать девочек из приходской школы плетению кружев, и Шарлотта успешно справилась с этой задачей.
Несмотря на многочасовые молитвы, размеренная жизнь в аббатстве, занятия, чередовавшиеся с помощью страждущим, постоянное дружеское общение с Александрии устраивали Шарлотту гораздо больше, чем жизнь дома, подле вечно озабоченного отца, продолжавшего судиться с родственниками жены
[17]. Выносить педантизм и резонерство отца для Шарлотты было значительно труднее, чем соблюдать монастырские порядки; у младшей сестры Элеоноры ее устремления отклика также не находили. Поэтому каждый раз, вернувшись из дома после очередных «каникул», девушка с наслаждением погружалась в ставшую для нее привычной обстановку благочестия. По словам Ламартина, восприимчивая душа и пылкое воображение приводили Шарлотту в «состояние мечтательного созерцания, во время которого кажется, что видишь Бога». Как писала в своих «Мемуарах» мадам Ролан, также получившая воспитание в монастыре, подобные ощущения легко переходили в горячую веру и подвиги благочестия.
Шарлотта охотно внимала речам сестер о Боге, о непорочности, об абсолютной божественной любви, и мысль посвятить себя служению Господу не вызывала у нее отвращения. Ее подруга Александрии де Форбен не менее страстно пылала огнем божественной любви и с удовольствием посвящала себя делам милосердия; впрочем, семья давно определила Александрии для служения Церкви, и оставалось только радоваться, что это решение не противоречило желаниям самой девушки
[18].
Впечатлительная Манон Ролан описала, в какой неизбывный ужас поверг ее обряд принятия монашеского сана, во время которого молодую послушницу, произносившую слова обета, накрывали саваном: эта церемония символизировала расторжение всех уз, связывавших сестру Христову с миром. Стремясь понять, что чувствует послушница, навсегда прощаясь с привычным образом жизни, Манон представила, что это ее саму сейчас разлучат со всем, что ей дорого, и разрыдалась. Обряд же первого причастия, напротив, заворожил Манон: чувствительная девушка усмотрела в нем приобщение к «источнику вечного счастья», из глаз у нее полились слезы, ноги подкосились, и только с помощью одной из сестер она сумела приблизиться к алтарю.
