— Нет. Я не говорю, что вам нужен Пленмеллер. Просто не понимаю, почему он так себя ведет? Зачем ему это? Сколько злобы! Тем более если правду говорят, что он метит и в несчастную мисс Уорренби. Я бы помалкивал, если бы не это его поведение, но раз так, хотелось бы мне понять, почему зуб на Уорренби у него был длиннее, чем у всех остальных, и почему он сбежал из «Кедров» в субботу сразу после чая?
— А он сбежал, сэр? — спросил Хемингуэй. — Я думал, Пленмеллер ушел одновременно с вами и с Эйнстейблом, с мисс Дирхэм и с Драйбеком.
— В последний раз — да. Но еще до того отлучался домой под пустячным предлогом — будто бы за чем-то, что понадобилось сквайру.
— Что это было, сэр?
— Какая-то переписка на тему назначения нового юриста в Речной комитет. Сквайр хотел показать ее мне, но это можно было сделать в любое время!
— Опять этот Речной комитет! — пожаловался Хемингуэй. — Вы принадлежали к тем владельцам береговых участков, которые не хотели отдавать место Уорренби?
— Не скажу, чтобы мне это было очень важно, — ответил Линдейл, пожимая плечами. — Наверное, я пошел бы за сквайром: он знает больше меня. Считал подходящим человеком именно Уорренби.
— Ясно, сэр. Который был час, когда Пленмеллер ушел за письмами — они же были у него?
— После чая, когда составляли новые теннисные четверки. Примерно в шесть. Отсутствовал примерно полчаса. Вернулся перед уходом моей жены.
— Если не ошибаюсь, от «Кедров» до его дома полмили?
— Только не думайте, что я намекаю, будто он не ходил домой! Наверняка ходил. На это у него мог уйти час или меньше. Не смотрите, что у Пленмеллера одна нога короче другой, он шустрый!
— Он тоже так говорит, — признал Хемингуэй. — Тогда на что вы намекаете, сэр?
Линдейл молча стоял и хмуро смотрел на вынутую изо рта трубку. Наконец поднял голову и произнес:
— Ни на что, кроме одной возможности. Пленмеллер мог сбегать домой за винтовкой — если она у него имелась, а потом спрятать ее где-то у тропы, неподалеку от ворот «Кедров».
— Сообразил, что сумеет выйти сухим из воды?
— Нет. Только в «Кедрах» он понял, что сможет ею воспользоваться, — объяснил Линдейл. — Уорренби тоже пригласили на теннис, он отказался в последний момент. Это означало, что Уорренби дома, один. Теперь улавливаете? Пленмеллер ушел, когда Хасуэлл-младший увез Абби Дирхэм, Драйбека и майора. Когда машина скрылась из виду, он мог незаметно шмыгнуть на тропу. Что Пленмеллер делал после ухода из «Кедров», до того как объявился в «Красном льве»?
Хемингуэй покачал головой.
— Я плохо отгадываю загадки. Что же?
— Не могу сказать, у меня с этим тоже неважно. Пусть полиция займется этим, вместо того чтобы что-то вынюхивать в моем доме и пугать мою жену! — Линдейл сверкнул глазами. — Не знаю, сделал ли это Пленмеллер и даже были ли у него на это причины. Я часто задаюсь вопросом: претворяют ли свои методы в жизнь люди, успешно расправляющиеся с людьми на бумаге? Зато я понимаю, как он сумел бы припрятать легкое ружье и не вызвать подозрений, с кем-нибудь случайно столкнувшись. Вам не приходило в голову, что хромота ему на пользу?
— Такая мысль обязательно рано или поздно посещает, — признал Хемингуэй, беря свою шляпу.
Линдейл проводил его до машины.
— Вы, конечно, считаете, что напрасно я все это наболтал. Это и впрямь было бы напрасно, если не знать, что сам Пленмеллер не ведает угрызений совести! Если хотите, так ему и передайте, я не возражаю.
— Насколько я понимаю его натуру, он тоже вряд ли будет против, — заметил Хемингуэй. — Надеюсь, через день-другой вы получите свою винтовку обратно. Всего доброго, сэр!
Констебль Мелкинторп, степенно подъехавший к воротам, надеялся, что его чуждый условностям начальник поделится результатами беседы, но Хемингуэй только спросил:
— Можно отсюда добраться до дома Эйнстейблов?
— К Олд-плейс? Да, сэр, там есть заезд с дороги. Туда?
Хемингуэй кивнул:
— Да, но сначала притормозите у тропы, о которой я столько слышал.
Милкенторп подчинился: вырулив с фермы, повернул направо и через сто ярдов остановился. Хемингуэй вылез и захлопнул дверцу.
— Ждите здесь. — И он зашагал по тропе.
Слева от него простирался общинный выгон, справа тянулись канава и проволочный забор, отделявший тропу от посадок — молодых елочек. Южная граница посадок представляла собой поросшую лишайником каменную стенку, вдоль которой тропа продолжалась еще ярдов пятьдесят. Зная, что за стенкой находится часть сада «Кедров», Хемингуэй запомнил расположение ворот на южной оконечности. Сразу за воротами стенка полностью загораживала сад, а тропа резко уходила на запад и южнее главных ворот «Кедров» достигала Вуд-лейн. Там, где был поворот на запад, находилась приступка — переход на Фокс-лейн.
В этом месте Хемингуэй постоял несколько минут, запоминая местность. Изгиб тропы скрывал от глаз Вудлейн. Через приступку был виден Фокс-Хаус, проглядывавший между деревьев сада, и кусты утесника на бугорке выгона, золотившиеся за вязом, росшим рядом с проулком. Грубые голоса и шелест легкого платья подсказали старшему инспектору, что по меньшей мере в чем-то он не ошибся: проулок Фокс-лейн стал пользоваться популярностью у зевак. Он поджал губы, покачал головой и вернулся на дорогу, разочаровав водителя своим молчанием после приказа: «Едем дальше!»
Въезд в Олд-плейс с хоуксхэдской дороги представлял собой белые сельские воротца, распахивавшиеся на узкую грунтовую дорожку с высокой травой между колеями от колес. По объяснению Мелкинторпа, этот въезд был дополнительным, в отличие от главного — больших ворот со сторожкой в конце торнденской Хай-стрит.
— Приятное место, — произнес Хемингуэй. — Наполовину парк, наполовину лес. Он заканчивается у дороги или земли сквайра тянутся дальше, где рубят деревья?
— По-моему, земли простираются до реки, сэр. Многие дома в округе тоже его.
— В наши дни это уже не такое богатство.
Больше он ничего не сказал, но, когда машина остановилась перед домом, его цепкий взгляд подметил неувядаемую красоту парка. Они только что проехали мимо маленькой вспомогательной фермы, миновав еще двое ворот, а потом обширный прежде огород и фруктовый сад. Чтобы достичь подъездной аллеи, пришлось пересечь конный двор с проросшими между брусчаткой сорняками. Двери конюшен, даже верхние половинки, были закрыты, краска на них потрескалась и облупилась. Раньше здесь суетилось не менее полудюжины работников, а теперь остался единственный конюх средних лет.
— Прогресс, — тихо пробурчал Хемингуэй, понимая, что его спутник, сочувствующий демократическим устремлениям и бунтам, ощущает смутное удовлетворение от мысли, что высокие налоги принудили еще одного землевладельца оставить без работы большую часть прежнего персонала.
