А еще он ликвидировал Тайную канцелярию — орган политического сыска и суда в России, существовавший с 1718 года.
АДАМ ЧАРТОРЫЙСКИЙ
Надо сказать, что еще до восшествия Александра на престол вокруг него сплотилась группа "молодых друзей", которые уже с 1801 года стали играть крайне важную роль в управлении государством. И первым из них был уже упомянутый нами князь Адам-Ежи Чарторыйский.
Он родился в 1770 году в Варшаве, жил в Санкт-Петербурге вместе со своим младшим братом
[2], и они оба в свое время были назначены Екатериной состоять при великих князьях: один — при Александре, а другой — при Константине.
Это может показаться удивительным, но между Александром и состоявшим при нем Адамом Чарторыйским быстро установились тесные, дружеские отношения, в которых Александр всегда высказывался откровенно, и это вызвало в поляке сочувствие и ответную преданность, которая представляется нам вполне искренней.
Рассказ Чарторыйского о тех временах удивительно любопытен. В частности, он потом писал об Александре так:
"Он признавался мне, что ненавидит деспотизм везде и каким бы образом он ни совершался; что он любит свободу и что она должна равно принадлежать всем людям; что он принимал живейший интерес во французской революции; что, хотя он и осуждал ея страшные заблуждения, но желал успехов республике и радовался им. Он с почтением говорил мне о своем наставнике, господине Лагарпе, как о человеке высокой добродетели, с истинной мудростью, строгими принципами и энергическим характером. Ему он обязан всем, что в нем есть хорошего, всем, что он знает; в особенности он обязан ему теми правилами добродетели и справедливости, носить которые в сердце он считает своим счастьем".
О жене Александра князь Адам Чарторыйский отзывался следующим образом:
"Великий князь сказал мне, что его жена посвящена в его мысли, что она знает и разделяет его чувства, но что кроме нее я был первый и единственный человек, с которым он решился говорить со времени отъезда его воспитателя; что он не может доверить своих мыслей никому без исключения, потому что в России еще никто не способен разделить или даже понять их".
Позднее много разговоров стало ходить о том, что польский князь был очарован женой своего августейшего друга. Да, они виделись практически ежедневно, и скоро общественное мнение прочно связало их имена. Но, как говорится, общественное мнение — это мнение тех, чьего мнения обычно не спрашивают, и переубеждать кого-либо из придворных ни Елизавета Алексеевна, ни Адам Чарторыйский не сочли нужным. Да и сам Александр не уделял никакого внимания досужим разговорам, наслаждаясь обществом своего польского друга и испытывая к нему искреннюю симпатию.
Адам Чарторыйский тогда писал:
"Признаюсь, я уходил от него вне себя, глубоко тронутый, не зная, был ли это сон или действительность…"
А вот еще слова князя Чарторыйского:
"Я был тогда молод, исполнен экзальтированными идеями и чувствами; вещи необыкновенные не удивляли меня, я охотно верил в то, что казалось мне великим и добродетельным. Я был охвачен очарованием, которое легко себе вообразить; в словах и манерах этого молодого принца было столько чистосердечия, невинности, решимости, по-видимому непоколебимой, столько забвения самого себя и возвышенности души, что он показался мне привилегированным существом, которое послано на землю Провидением для счастья человечества и моей родины; я почувствовал к нему безграничную привязанность, и чувство, которое он внушил мне в первую минуту, сохранилось даже тогда, когда одна за другой исчезли иллюзии, его породившие; оно устояло впоследствии против всех толчков, кои нанес ему сам Александр, и не угасало никогда, несмотря на столько причин и печальных разочарований, которые могли бы его разрушить…"
А. -Е. Чарторыйский. Неизвестный художник
Удивительное признание. И еще удивительнее то, что исходит оно от человека, считавшегося едва ли ни ближайшим другом молодого Александра Павловича. И какое-то время близость Чарторыйского с Александром все более и более возрастала.
"Эти отношения, — рассказывает князь, — не могли не внушать живейшего интереса; это был род франкмасонства, которого не была чужда и великая княгиня; интимность, образовавшаяся в таких условиях, порождала разговоры, которые оканчивались только с сожалением и которые мы всегда обещали возобновить. То, что в политических мнениях показалось бы теперь избитым и полным общими местами, в то время было животрепещущей новостью; и тайна, которую надо было хранить, мысль, что это происходило на глазах двора, застарелого в предубеждениях абсолютизма, <…> прибавляли еще интереса и завлекательности этим отношениям, которые становились все более частыми и интимными".
Надо сказать, что обстоятельства поначалу чрезвычайно благоприятствовали Адаму Чарторыйскому: сам он, будучи человеком пылким, что скрывалось под внешней оболочкой холодности и равнодушия, имел дело с Александром — человеком скрытным, но жаждавшим дружбы и думавшим найти в князе ту искреннюю преданность, которая составляла мечту всей его жизни и которая так редко встречается в действительности. Под влиянием такого душевного настроения Александр вверял своему польскому другу все свои помыслы. Его пленяли бывшие тогда в моде идеи братства и благополучия народов под сенью вечного мира. А Чарторыйский в ответ доверился Александру и мечтал через него осуществить свои мечты, связанные с его родной Польшей.
СТРОГАНОВ, НОВОСИЛЬЦЕВ И КОЧУБЕЙ
Помимо Адама Чарторыйского ближайшими соратниками Александра были Павел Александрович Строганов, Николай Николаевич Новосильцев и Виктор Павлович Кочубей.
Если в двух словах, то биографии их таковы.
Павел Александрович Строганов, родившийся в 1772 году в Париже, был сыном от второго брака графа А.С. Строганова с Е.П. Трубецкой, дочерью князя П.Н. Трубецкого. В Париже он получил прекрасное домашнее образование и во время революции имел воспитателем Шарля-Жильбера Ромма, члена Конвента. Лишь в 1790 году П.А. Строганов был вызван отцом в Россию.
На военной службе он числился корнетом в лейб-гвардии Конном полку, а в 1791 году стал поручиком лейб-гвардии Преображенского полка. В 1798 году он был пожалован в камергеры.
Николай Николаевич Новосильцев, родившийся в 1761 году в Санкт-Петербурге, воспитывался в доме графа А.С. Строганова как незаконнорожденный сын его сестры Марьи, выданной замуж за Николая Устиновича Новосильцева.
