Немногие знали, что он здесь. Он говорил об этом Сюзане, Лине и, в смс, Нильсу Хаммеру. Он доверял всем троим, но реальным кандидатом был лишь один из них. Вероятно, слухи о том, где он был и чем занимался, разошлись по полицейскому участку, как круги по воде. О летнем доме знал не только Хаммер. Вистинг не мог избавиться от мысли, что в доме побывал кто-то из своих. Практически инстинктивно он начал искать другие объяснения. Многим было бы интересно заглянуть в его карты. Он был недоступен для прессы и вообще для всех. Сам летний дом не был тайной; он даже давал здесь интервью для рубрики «Портрет личности» в бесплатной газете. Если кто-то хотел его найти, то логично было искать именно тут.
Он подошел к столу, достал одну из папок и пролистал ее наугад. Тот, кто знал правду о деле Сесилии, тоже наверняка хотел узнать, чем он тут занимается, подумал Вистинг.
То, что кто-то заглянул в его карты, зажгло в нем искру. Разожгло надежду на то, что в старом расследовании найдутся новые ответы. Ему нужно было прочесать его, просеять через мелкое сито, изучить каждую песчинку в поисках чего-то необычного. Но не сейчас.
Он отложил бумаги, подошел к шкафу и поискал линейку, чтобы измерить длину следа, но не нашел. Вместо нее он взял с собой тазик и накрыл им след, чтобы защитить его от непогоды. Прижал камнем, чтобы тазик не двигался с места. Потом развернулся и молча стоял, обратив лицо к морю. Он пытался держать параноидальные мысли на расстоянии, но все же не мог избавиться от ощущения, что тот, кто побывал в его доме, желал ему зла.
Долгий и горестный вой корабля снова прервал тишину, и Вистинг почувствовал, что мерзнет.
35
Финн Хабер жил на старой лоцманской станции в Невлунгхавне, который на протяжении трехсот лет был одним из ближайших к Скагерраку форпостов. Последний отрезок дороги к этому битому ветрами месту был узким и извилистым. Часть его шла по вытертым до блеска горам.
Старый эксперт-криминалист всегда любил море и рыбалку. Выйдя на пенсию, он поселился к тому, что любил, как можно ближе. Вистинг припарковался перед отдельно стоящим гаражом, где дорога заканчивалась, и вышел из машины. Подул ветер, и туман пошел к морю. Его темная поверхность разрывалась белыми шапками пены, волны разбивались о прибрежные камни.
Под крашенным в белый цвет домом были причал и лодочный сарай; дергала швартовы шнека
[19]. Дверь сарая открылась. Хабер стоял в проеме, широко расставив ноги, и смотрел на Вистинга. На нем был толстый шерстяной свитер и фуражка с прозрачным козырьком. С их последней встречи он постарел. Седые волосы потончали, черты узкого лица еще заострились.
Не говоря ни слова, они пожали друг другу руки. Посмотрели друг другу в глаза.
– Кофе?
– Хорошо бы.
Хабер кивнул и пошел к дому тяжелыми, нетвердыми шагами. Прежде чем зайти в дом, он стянул резиновые сапоги и поставил их на крышку подвального люка у лестницы. Вистинг хотел сделать то же самое, но был остановлен.
– Оставь, – сказал Хабер и повесил фуражку на крючок в прихожей.
Финн Хабер жил один, но в его доме царили те же аккуратность и порядок, что всегда отличали его работу.
Они вошли в кухню; там был линолеум, стеновые панели и шкаф из сосны. На столешнице стоял маленький телевизор. Он был включен и показывал новости, но без звука. Весь экран заняло лицо Линнеи Каупанг, потом – желтые банты, в знак солидарности повязанные соседями перед своими домами. Потом – кадры поисковой операции, потом экран заняла заставка спортивных новостей.
– Невозможно привыкнуть, – сказал Хабер и выключил телевизор.
– К чему?
– К тому, что ты не имеешь к этому отношения, – ответил пожилой криминалист и взял турку. – Я на пенсии уже восемь лет, но каждый раз, когда вижу фотографии с места преступления, понимаю, что хочу быть там. Просто чтобы убедиться, что ничего не упущено.
Он налил в турку воды. Вистинг сидел за столом перед окном, напротив места Хабера, где уже были чашка кофе, сегодняшняя газета и опустошенная пепельница.
– Мы тогда взяли виновного, – сказал Хабер и поставил турку на плиту. – Сесилию Линде убил Рудольф Хаглунн.
Вистингу хотелось бы тоже в этом не сомневаться.
– Я тоже так думаю, – сказал он. – Но хотел бы, чтобы мы могли это доказать. Отмести все разумные сомнения.
Он рассказал Хаберу о новом анализе трех окурков с перекрестка Гюмсеред. Пожилой техник-криминалист слушал, не говоря ни слова. Когда Вистинг закончил, вода в турке закипела. Хабер снял турку с плиты, положил пять ложек кофе из жестяной банки и, пока кофе настаивался, нашел чашку для Вистинга.
Он стоял спиной к столешнице и ждал.
– Значит, третий окурок подменили одним из тех, что остались после перекуров между допросами? – подытожил он.
– «Петтерэйес Бло № 3».
– Ты составил список?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знаешь, что я имею в виду! – Хабер казался разочарованным. – Список тех, кто работал с делом.
– У меня есть список, – признался Вистинг.
– Поделенный на курящих и некурящих?
– Я не знаю, кто курил, а кто нет, – ответил Вистинг. – И тем более не знаю, кто курил «Петтерэйес». К тому же работа с делом тут, возможно, и ни при чем. Подобрать за ним окурок мог кто угодно.
Хабер поставил турку на стол.
– С чего-то же ты должен начать, – сказал он и разлил кофе по чашкам. – Список у тебя с собой?
– Я помню имена.
Хабер снова поставил турку на плиту и сел.
– Можешь начать с меня, – сказал он, отодвинул занавеску и взял пачку табака, лежавшую на подоконнике. «Петтерэйес Бло № 3». – Я думаю, что ту же марку курил и Кай Скудде, и Магне Бергер. И Туре Акре, и Ула Кисте. Он иногда у меня стрелял. Хокон Мерк курил трубку, Эйвинд Ларсен свои сигариллы. Видар Брунебакк курил табак «Эвентюрбландинген», Свейн Тейген курил самокрутки с фильтром, а Франк Рубекк – «Тидеман Гюль». Курил «Тидеман Гюль» и жевал пастилки «Фишерманс френд».
Говоря, Финн Хабер открыл пачку и насыпал табак в тонкую папиросную бумагу.
– Все они – хорошие парни, – продолжил он и скрутил сигарету.
– Где хранились окурки? – спросил Вистинг.
Хабер лизнул бумагу.
– В холодильнике, – ответил он и отщипнул лишний табак, торчавший с двух сторон сигареты.
– Пакеты не были запечатаны?
Пожилой криминалист отложил самокрутку и взял чашку с кофе. Он, казалось, задумался.
– Пока там лежали – нет, – сказал он наконец. – Их не запечатывали до отправки по почте. Когда ходатайство о лабораторном исследовании было написано и послано в Институт судмедэкспертизы. В принципе, кто угодно мог зайти туда и подменить окурок.
