– Это мы сделаем, но разве вы сами не задавались этим вопросом?
Вистинг медлил. Он привык принимать ответственность, не задавая вопросов.
– Я был там, – ответил он. – И у меня была квалификация.
– Вас это не беспокоило?
Вистинг покачал головой. Тематика вопросов была вне его разумения.
– Вы вели раньше такие крупные дела? – спросил следователь и показал на диктофон, напоминая, что кивать или мотать головой недостаточно.
Вистинг кашлянул.
– Дело Сесилии выросло до самого крупного расследования дела, которое я когда-либо возглавлял, – ответил он. – Но когда меня назначили, это было просто дело об исчезновении.
– Просто?
– Ну конечно, с самого начала было понятно, что Сесилия исчезла не по доброй воле. Естественным было предполагать, что с ней случилось несчастье. Она пропала на пересеченной местности, кое-где ее путь пролегал рядом с морем. Я работал с теорией наихудшего.
– Теорией наихудшего?
– Моей задачей было позаботиться о том, чтобы мы с самого начала вели следствие, предполагая, что случилось наихудшее. Что в отношении девушки могло быть совершено преступление.
– Какие команды поступали от вашего руководства?
– Команды? Я не совсем уверен, что понимаю вопрос.
– Они показывали, что довольны вашей работой?
– Другого впечатления у меня не было. Все время возникал ресурсный вопрос, разумеется, однако никакой критики в отношении проделанной работы не было.
– Чего они ждали от вас?
Вистинг пожал плечами. На практике такого не было, чтобы полицейским говорили, чего от них ждут. У них у всех была общая цель: раскрыть дело и предать преступника правосудию.
– Результат, – ответил он. – Они, конечно, ждали результата.
– Как они это показывали в ходе расследования?
– Я не понимаю вопроса.
– Кто-нибудь проявлял нетерпение, когда результата не было?
– Все проявляли нетерпение, – признал Вистинг. – Но большинство из нас уже бывали в такой ситуации и раньше. У нас был опыт, мы знали: порой, чтобы разобраться в деле, нужно немало времени.
– А что с прессой?
– А что с ней?
– Журналисты не проявляли нетерпения?
– Конечно, они предъявляли требования по раскрытию преступления и задавали вопросы по нашей работе.
– Как вы это воспринимали?
– Двояко, – ответил Вистинг. – Следователям мешала необходимость постоянно отвечать на вопросы журналистов, однако внимание прессы приносило также и пользу: люди могли поделиться догадками или информацией.
– Это было обременительно?
– В таком деле что угодно может быть обременительным. Но общение с прессой – это часть нашей работы.
– Однако я полагаю, что давление общественности, требовавшей от вас результатов, было огромным?
– Это был вопрос?
– Позвольте спросить иначе, – поправился следователь. – Как влияло на следствие то, что вам нечего было рассказать прессе?
Вистинг задумался. Хороший вопрос.
– Моей главной задачей было вести тактическое расследование, – объяснил он. – Я был сосредоточен на этом. С журналистами общался занимавший тогда должность полицейского обвинителя Аудун Ветти.
– Но вы присутствовали на пресс-конференциях?
– Да.
– Как вы относились к тому, что вам приходилось сидеть на ежедневных пресс-конференциях, не имея возможности сообщить что-то новое?
– Это не так, – ответил Вистинг. – Расследование не стояло на месте. Каждый день были какие-то подвижки, хотя прорывов и не было.
Следователь листал бумаги, будто хотел вернуться к изначальному вопросу. Вистинг изучал его. Терье Нурдбу знал о том, что не только было крайне важным для дела, но и привело к катастрофическим последствиям. Пока они искали Сесилию Линде, всплыло, что полиция располагает кассетой, на которой девушка описывает место, где ее держат. В тот же день, когда Аудун Ветти подтвердил эти сведения журналистам, тело девушки сбросили в придорожную канаву. Если Вистинга и можно было за что-то порицать, так это за то, что полицейские не сумели скрыть информацию о кассете и обширных поисковых мероприятиях. Это-то ее и убило. Когда о кассете стало известно всем, у преступника не осталось иного выбора, как избавиться от Сесилии.
Вистинг сглотнул. Решил об этом не говорить.
– Как на вас лично отражалось отсутствие у следствия конкретных успехов?
– Я считаю, что на этот вопрос сложно ответить. Я не думал об этом и не был на этом сосредоточен.
– Это тяготило?
– Наверное, это подходящее слово.
– Как ваша семья относилась к расследованию?
– Я им ничего не рассказывал, – ответил Вистинг.
Следователь листал свои записи.
– У вас двойняшки? – уточнил он. – Лине и Томас. Сколько им было?
– Как раз исполнилось двенадцать.
– Они были в курсе того, что происходит?
Вистинг кивнул.
– Ингрид, моя жена, говорила с ними. Я редко появлялся дома до того, как они ложились спать.
Он опустил глаза. Вспомнил, как по вечерам доверял все свои мысли Ингрид и мог отправляться спать с практически пустой головой. Именно этого ему не хватало в отношениях с Сюзанне.
– Вам не хватало его?
– Чего?
– Времени с семьей. Вам его не хватало?
– Конечно.
– Каким был ваш брак?
Вистинг выглянул наружу. Дождевая вода сбегала вниз по окну, искажая остающийся снаружи мир. Он понимал, что делал следователь. Пытался создать мотив, изобразить ответственность Вистинга непосильной, а требования раскрыть дело представить бесчеловечным давлением. Его задачей было подтвердить теорию спецотдела о том, что Вистинг подкинул решающую ДНК-улику, чтобы избавиться от ноши, чтобы найти выход из дела, с которым не мог совладать с помощью стандартных полицейских методов.
– Я не думаю, что мой брак имеет отношение к делу, – ответил он.
– А я думаю, имеет, – возразил Нурдбу.
Тишина заполнила комнату.
Вистинг снова перевел взгляд на окно. По стеклу бежал небольшой ручеек.
Терье Нурдбу откинулся на своем стуле с высокой спинкой и ждал. Вистинг и сам так делал много раз. Прием был эффективным. Просто сидеть и ждать, пока тишина не станет такой неприятной, что собеседник заговорит и беседа пойдет дальше. Искусственная пауза заставила Вистинга почувствовать, как сильно взволновала его вся эта ситуация с допросом. Допрашивающий его мужчина больше всего был заинтересован в том, чтобы спровоцировать эмоциональную реакцию, заставить Вистинга проговориться.
