В конце шли реклама бумажной версии газеты и длинное интервью с Рудольфом Хаглунном, который рассказывал о ложных обвинениях и о том, каково это, когда тюрьма украла годы твоей жизни.
Когда она вышла из кондитерской, светало. Большой белый паром подходил с Балтийского моря к причалу по ту сторону железной дороги.
Лине села в машину и включила навигатор. Он провел ее по выложенным брусчаткой улочкам до нужного адреса: Лилла Норрегатан.
Мод Сведберг жила в побеленном фахверковом доме с косой черепичной крышей. Улочка была узкой, припарковать машину было негде. Лине проехала дальше, свернула на соседнюю улицу, нашла место перед церковью и вернулась к дому пешком.
Женщина, жившая с Юнасом Равнебергом семнадцать лет назад, выглядела именно так, как Лине и думала после того, как услышала по телефону ее неуверенный голос. Она была маленькой и щуплой, но с довольно крупными чертами лица, поэтому ее голова казалась слишком большой для тела. Глаза у нее были круглыми и светлыми, слегка напуганные.
Когда Лине представилась, она осторожно улыбнулась и протянула ей руку с длинными, худыми пальцами.
– Надеюсь, я не слишком рано, – сказала Лине.
Мод Сведберг покачала головой.
– Я рано встаю, – сказала она и зашла в дом вперед Лине. У нее была сгорбленная спина, она выглядела старше своих пятидесяти лет.
Они сели за стол в гостиной. Мод Сведберг положила ноги на табурет.
– Я плохо спала, – призналась она. – Ситуация с Юнасом меня мучает.
– Как вы познакомились? – поинтересовалась Лине.
– Это было много лет назад, – ответила женщина на другом конце стола; казалось, она не собирается ничего рассказывать.
Лине рассказала об убийстве и о том, что выяснила о Юнасе Равнеберге.
– Он был неуверен в себе, боязлив, – осторожно сказала Мод Сведберг. – Поэтому у него и была пенсия по инвалидности. Ему было не по себе среди людей. Он не мог работать. Мы были довольно похожи, и, наверное, это нас и сблизило. Но в последнее лето с ним что-то произошло. После этого с ним стало невозможно жить.
– Что именно?
– Он замкнулся в себе. Никогда ни о чем не говорил и злился, если я спрашивала.
– Вы знаете, почему он таким стал?
– Нет. Мы жили вместе, но у него ведь была и своя жизнь. От родителей у него осталось хозяйство, он мог там сутками пропадать, а я ничего от него не слышала. В конце концов мы просто отдалились друг от друга.
Мод Сведберг сидела, держа руки на коленях. На словах о том, как они отдалились друг от друга, она развела руками.
– Он взял свою одежду и переехал в родительский дом, к своим вещам, – тихо сказала она. – К коллекционным моделям, ко всему, что он собирал.
– Вы помните дело Сесилии? – спросила Лине.
Бледное лицо женщины напряглось, на лбу появились морщины.
– Она пропала в последнее лето, когда мы были вместе, – кивнула она.
– Юнас когда-нибудь говорил об этом деле?
– Он вообще ни о чем не говорил.
– Но он знал мужчину, осужденного за убийство Сесилии?
Мод Сведберг вжалась в спинку стула. Ее глаза стали еще больше. Голова качнулась из стороны в сторону.
– Рудольфа Хаглунна, – напомнила Лине.
– Нет…
Лине наклонила голову.
– Вы уверены?
Худощавая женщина поднялась с места.
– Мы жили вместе почти два года, – сказала она. – Но я так и не узнала его. Он никогда меня ни с кем не знакомил, никогда не рассказывал мне о знакомых и друзьях, хотя я знаю, что они у него были. Иногда он звонил кому-то по телефону, но не хотел, чтобы я слышала его разговоры.
Говоря, Мод Сведберг ходила по комнате. Наконец она открыла ящик комода. Извлекла из него коричневый конверт, вернулась и положила конверт перед Лине, словно показывая, что визит окончен.
– Вот он, – сказала она, указывая на имя отца Лине.
Лине взяла конверт и пощупала его. Он почти ничего не весил. Его содержимое было прямоугольным, с острыми краями, вроде небольшой твердой коробочки.
– Можно посмотреть, что он написал? – спросила Лине.
Женщина подошла к тому же ящику, достала лист бумаги и протянула его Лине. Буквы плясали, как будто писавший очень торопился. Там не было написано ничего сверх того, что Мод Сведберг сказала по телефону. Что он думал о ней и очень хотел приехать в Швецию и увидеться, но пока что просит сделать ему одолжение и последить за конвертом в письме. Он многое хотел ей рассказать, но как-нибудь позже. Если с ним что-то случится, то она должна передать конверт инспектору Вильяму Вистингу из Ларвика.
Лине вернула ей письмо.
– Вы его не откроете? – спросила женщина и замерла.
Вообще-то Лине собиралась сделать это в машине, но она понимала, что Мод Сведберг так же интересно, как и ей, поэтому она должна была вскрыть конверт до ухода.
Девушка разорвала бумагу с одного края и вытряхнула содержимое на колени. Из конверта выскользнула кассета. Маленькая видеокассета.
74
Больше всего времени заняло сравнение. В самом верху, у края конверта Финн Хабер нашел петлеобразный отпечаток пальца, который можно было идентифицировать, и начал кропотливо сравнивать его с отпечатками на письме об отстранении. Прежде чем искать совпадения, он исключил отпечатки, принадлежавшие Вистингу.
Хабер по-прежнему сидел, согнувшись над кухонным столом, когда около половины второго Вистинг уехал. На обратном пути тот проехал мимо «Золотого покоя» и увидел, как Сюзанне убирает со столов, но заходить не стал. Он отправился домой и лег спать, не дожидаясь ее. Все, что случилось за день – встреча с Хаглунном, допрос в спецотделе, отпечатки пальцев, – все это было слишком сложно, ему не хотелось рассказывать ей об этом в ночи. К тому же он очень устал.
Вистинг проснулся позже обычного, сделал себе кофе в кофемашине. Ветер унялся, дождь ночью кончился, но тяжелые облака по-прежнему нависали, и воздух был наполнен влагой.
Когда зазвонил телефон, он решил, что это Хабер, но звонила Лине.
– Я возвращаюсь из Швеции, – сказала она. – Я взяла у Мод Сведберг твой конверт.
Вистинг замер посреди кухни с чашкой кофе в руках.
– Ты ведь его открыла?
– Да.
– И?
– Там видеокассета.
– Фильм?
– Кассета V8. Я немного разобралась. Такими пользовались пятнадцать-двадцать лет назад. Чтобы ее проиграть, нам нужно будет найти старую камеру.
– Где нам ее взять?
– Думаю, у дедушки есть.
