— Перестань! — почти уже без сил просила она. — Ты меня уморишь, Франсуа!
— А что Жан Тюркан? — любопытствовал Антуан, которому нравились представления Франсуа. — Он по-прежнему поет «Марионетку», словно на похоронах?
— Да! Вот так вот, — ответил школяр, внезапно вскочил и, выпучив глаза, затянул:
Висит на веревочке милая детка,
Нет! Sufficit
[17]! Даже когда он поет, я чувствую страх.
Марго ахнула.
— Страх? — удивился Антуан.
— Ну да. От него попахивает костром, веревкой и пытками. Нет, я не вру. А какой он из себя! Мощный, — Франсуа надулся, — богатый, — вытащил из кармана медяк и взвесил его на ладони, словно экю, — распутный. — И Франсуа ласково погладил Антуана. — Большой господин. Властный, могучий…
Но, описывая с помощью жестов и гримас помощника парижского прево, который занимался уголовными преступлениями, Франсуа все-таки старался сдерживать себя и не представлять того в чрезмерно смешном виде, опасаясь, как бы судьба не сыграла с ним дурную шутку и не заставила изображать перед Жаном Тюрканом уже не столь невинную комедию.
«Ведь всегда можно найти за что», — подумал он.
Затем он принялся весьма смешно передразнивать другого сотрапезника.
А Марго восхищало его сумасбродство.
— Здесь ты таких не встретишь. Сюда приходит народ горячий, шебутной, скрытный. А уж как доходит до расплаты, они все до грошика подсчитывают.
— Но ты их, надо думать, выколачиваешь из них все до гроша?
— Еще бы! — елейным голосом отвечал Антуан. — За это можешь не беспокоиться. Я своего не упущу.
— И правильно! — одобрил его школяр.
На самом деле он был ничуть не злой. Просто не хороший и не плохой. Настоящий мальчишка из народа, он мгновенно ухватывал какую-нибудь черточку, показавшуюся ему смешной, тут же окарикатуривал ее и использовал против дурака, который подарил ему такую возможность. Марго тоже доставалось, когда у него вдруг портилось настроение, а если она сердилась, Франсуа изображал ее так обаятельно, что в конце концов она разражалась смехом и говорила:
— Опять ты за свое… А других недостатков ты во мне не видишь?
— Поглядим, — отвечал ей Франсуа.
И вот однажды, когда за столом сидели Колен и Ренье со своими подружками, он прочитал с выражением, да еще помогая себе мимикой, сочиненную им балладу:
Слуга и кот толстухи я, но, право,
Меня глупцом за это грех считать:
Столь многим телеса ее по нраву,
Что вряд ли есть другая, ей под стать.
Пришли гуляки — мчусь вина достать,
Сыр, фрукты подаю, все, что хотите,
И жду, пока лишатся гости прыти,
А после молвлю тем, кто пощедрей:
«Довольны девкой? Так не обходите
Притон, который мы содержим с ней».
— Эй! — крикнул удивленный Антуан. — Это что такое? О ком ты?
— Продолжай! — крайне серьезно молвил Монтиньи.
Но не всегда дела у нас на славу:
Коль кто, не заплатив, сбежит, как тать,
Я видеть не могу свою раззяву,
С нее срываю платье — и топтать.
В ответ же слышу ругань в бога мать
Да визг: «Антихрист! Ты никак в подпитье?» —
И тут пишу, прибегнув к мордобитью,
Марго расписку под носом скорей
В том, что не дам на ветер ей пустить я
Притон, который мы содержим с ней.
— Но это же про меня! — вновь воскликнул Антуан, которого описанная картина привела в совершенный восторг. — Марго, что ты на это скажешь? Ты ему рассказывала, что ли?
— Да заткнись ты! — бросила она ему. — Кто бы это ни был, ты или не ты, давай дослушаем до конца и не будем прерывать. А там поговорим.
— Да?
— Ну продолжай! — обратилась она к Франсуа. — Что там дальше?
— Да, да, что там дальше? — нетерпеливо спросил Антуан, внезапно переменившийся после реплики Марго.
— Тогда слушайте, — сказал Франсуа.
И насмешливым голосом, обращаясь к Марго и одновременно передразнивая ее, он дочитал свою балладу до посылки и под деланный смех Антуана продекламировал, влекомый ритмом:
В зной и мороз есть у меня укрытье,
И в нем могу — с блудницей блудник — жить я.
Любовниц новых мне не находите:
Лиса для лиса всех всегда милей.
Отрепье лишь в отрепье и рядите —
Нам с милой в честь бесчестье… Посетите
Притон, который мы содержим с ней
[18].
Затем был некоторый миг ошеломленного молчания. Антуан смотрел на Марго; потом они, Колен с Колеттой, Ренье с Жаннетон, поскольку все узнали себя в стихотворении Франсуа, наперебой стали высказывать, что они думают, и не скрывали своего удивления.
— Так ты, выходит, поэт? — наконец произнес Ренье.
— Да просто я старался как можно лучше описать это место, — ответил Франсуа.
— И это тебе здорово удалось, — заметил Антуан. — Мне-то, конечно, все равно, но ты мог бы изобразить меня в более благородном виде. Я ж не для всякого бегаю за вином: зависит от человека. Для каждого свое обращение.
— Я передал главное, — ответил Франсуа. — Марго, а ты что скажешь?
Но Марго повернулась к нему спиной, и Колен, который не сумел еще перевести свои чувства в слова, встал с ликующим видом и вполголоса, словно говоря самому себе, произнес:
— Вот так-то вот. Вы его приветили, ублажаете, и он вас за это отблагодарил.
— Слышал, что сказал Колен? — обратилась к Франсуа разъяренная Марго. — И он прав. Представить меня как какую-то подстилку!
Франсуа сгреб ее в объятия.
— Нет! — возмущенно воскликнула она. — Пусти!
— Марго!
— Нет! Я зла как черт!
И она с достоинством удалилась, меж тем как Антуан и Колен тихо обсуждали в углу это происшествие.
Страшно огорченный Франсуа не посмел последовать за Марго, но и уйти тоже не решался, опасаясь, что если он уступит место, то все потеряет. В полном унынии он подошел к Монтиньи и спросил:
— Ренье, что я такого плохого сделал? Ты тоже осуждаешь меня?
