— И что же такое добро? — полюбопытствовал Франсуа.
Колен смерил его взглядом и объявил:
— Башли.
— Башли?
— Да. А их, малыш, тырят.
— Ну а зло?
Колен пожал плечами, сплюнул и глухо хохотнул.
Иногда он вдруг начинал говорить на каком-то особом, непонятном языке; Монтиньи, похоже, тоже знал его, и когда они заводили разговор, Франсуа только оторопело хлопал глазами. К примеру, он узнал, что суд, правосудие на этом их языке называется «галера» или «колесо». А «начистить колесо» означает — ускользнуть от правосудия. И когда Колен однажды побожился, что ни за что на свете не желал был быть «чистым»
[2], Франсуа объявил, что он тоже, потому как опасался, как бы друзья не стали над ним издеваться. А вообще, юнец Франсуа давно уже укрепился в мысли, которую он не мог почерпнуть из книг: что тот, у кого ничего нет, может сам взять все, что ему нужно; вот только, во-первых, у него не было опыта, а во-вторых, его сдерживал страх. Несмотря на разбитной вид, по природе он был трусоват, стеснителен и не очень уверен в себе, он всего боялся, особенно женщин. Если какая-нибудь из них слишком откровенно отвечала на его безмолвные взгляды, он заливался краской. А потом злился на себя за то, что растерялся.
— А знаешь, ты мне нравишься! — смеялся в таких случаях Колен. — Ладно, потерпи.
— Потерпеть? — со злостью отвечал Франсуа. — Да я только это и делаю!
Во-первых, живя у дяди, он не мог выходить по ночам, как ему хотелось; при всей своей доброте и покладистости в этой части мэтр Гийом де Вийон был непреклонен. И если Франсуа собирался поужинать в городе, ему надо было отпрашиваться у дяди и в девять возвращаться домой, так как именно в этот час мэтр Гийом запирал дверь на ключ и открывать ее ходил самолично. Ну как, каким образом можно было обмануть его бдительность? А во-вторых, каждое утро, прежде чем отправиться на улицу Фуаре заниматься с другими школярами, Франсуа должен был оттараторить дядюшке все уроки.
Однажды Монтиньи поинтересовался у Франсуа, как его обучает мэтр Гийом, и Франсуа жалобно ответил:
— Как-как! Заставляет учить наизусть «Donat» и «Doctrinal»
[3]. Мне это уже вот так осточертело!
— Но зато ты получишь степень! — сказал Колен.
— Обойдусь и без нее!
И тут Колен заявил, что Франсуа не понимает, что говорит, забыв, какие привилегии связаны с учеными степенями, которые присваивает университет. Вот он, хоть и небольшой учености человек, а тем не менее клирик.
— Ну и что?
— Когда-нибудь ты, может, и оценишь это, — заметил Колен, демонстрируя свою тонзуру. — Что делает самый ничтожный клирик? Он обращается к епископу, и там, где другие подыхают злой смертью, он живет себе припеваючи… Ради этого стоит потерпеть…
И Колен, продолжая убеждать Франсуа, приводил все новые и новые примеры.
— Колен прав, — подтвердил Монтиньи.
Но Франсуа думал только об удовольствиях.
Встретившись в тот вечер, Ренье предложил Франсуа вместе поужинать, а потом присоединиться к Колену в одном приятном местечке.
— Сейчас мы пойдем к твоему дяде, попросим отпустить тебя, — сказал Ренье и расхохотался.
— Что я такого сделал, что ты надо мной смеешься? — обиделся Франсуа.
— Да брось ты! — с таинственным видом остановил его Ренье. — Там, где мы проведем сегодня ночь, ты получишь все что надо, могу в этом поклясться.
— А что? — недоуменно поинтересовался школяр. — Что я там буду делать?
— Там узнаешь, — ответил ему Монтиньи.
Он подхватил школяра под руку, они перешли через мост Сен-Мишель, дошли до дома мэтра Гийома, но Монтиньи так ничего и не объяснил.
Ренье де Монтиньи умел обходиться с людьми, а благодаря учтивым речам всегда добивался того, чего хотел. В беседе же с каноником Ренье особенно помогло его родство с прихожанином церкви святого Бенедикта Этьеном де Монтиньи.
— Почтительно приветствую вас, мэтр Гийом, — со всей учтивостью обратился он к канонику.
После чего, сняв шляпу и отвесив поклон, Ренье весьма ловко сплел, что якобы одна из его сестер прислала ему большой запеченный паштет из дичи и он хотел бы полакомиться им вместе с Франсуа, если, конечно, почтенный каноник ничего не имеет против.
— Обещаю вам, мы будем одни, — заверил он мэтра Гийома.
Застигнутый врасплох этой просьбой, мэтр Гийом сумел придумать только одно возражение:
— Это значит, Франсуа завтра не проявит никакого усердия в учебе.
— Да нет же! — умоляющим тоном бросил Франсуа.
Мэтр Гийом скорчил недовольную гримасу.
— Видите, как он боится, что я не дам разрешения, — обратился он к Монтиньи.
— Да я тоже этого боюсь, — с улыбкой ответил молодой человек, дергая Франсуа за рукав, чтобы тот не вмешивался в разговор. — Так вы отказываете мне?
Затем, согнав с лица улыбку и глядя невинными глазами на каноника, Монтиньи молча стал ждать его решения.
— Ну хорошо, — наконец промолвил мэтр Гийом, на которого произвели большое впечатление изящные манеры и почтительность молодого человека, — если я разрешу, вы проводите Франсуа до дома?
— Обязательно. В одиннадцать, — пообещал тот. — Паштет нельзя есть второпях, нужно время, чтобы по-настоящему насладиться им.
— Так поздно?
— Чего вы боитесь, мэтр Гийом? — спокойно поинтересовался он. — Что на нас нападут на улице?
— Именно этого, — подтвердил каноник. — Такое очень часто случается.
— Да что вы, на улицах совершенно безопасно, если ни с кем не ввязываться в ссоры, — заверил старика Монтиньи. — Забудьте, мэтр Гийом, свои страхи и не тревожьтесь за нас. И хотя возвращаться мы будем поздно, ничего худого с нами приключиться не может.
С этими словами Ренье де Монтиньи отвесил канонику изысканный поклон, а тот, отведя Франсуа в угол, вручил ему ключ от входной двери и принялся давать последние наставления.
Ужин оказался весьма скромным и ничего не стоил Монтиньи, так как он велел записать его на свой счет, но зато вина были поданы к нему отменнейшие. Франсуа выпил целый большой кувшин, и Монтиньи, подзадоривавший школяра, притворялся, будто восхищается им.
— В твоем возрасте, — сказал он, — я столько не мог вылакать.
— Да уж больно хорошо вино.
— Знаю, — бросил Монтиньи.
Когда они вышли, на Нотр-Дам пробили сигнал к тушению огней, а остальные парижские церкви, которые подавали этот сигнал на целый час позже, ответили перезвоном.
