Она была удивительно красива, с необыкновенно свежим лицом, однако победы не сделали ее ни заносчивой, ни презрительной.
Франсуа не ухаживал за ней, он только пожирал ее глазами, и Марта была благодарна ему за то, что он не предпринимал обычных в таких ситуациях шагов. И все-таки он раздражал ее своим нелепым поведением; когда она его видела, ее все время подмывало засмеяться. И это называется буян и гуляка! Марту окружали другие молодые люди, гораздо более веселые и привлекательные, к примеру, Перне де ла Барр, стражник Шатле, надзиравший за непотребными девками, который, нисколько не смущаясь, рассказывал про свои приключения, да так убедительно, что ему просто невозможно было не поверить. Этот Перне был большой забавник; он был остроумен, тогда как Вийон, к тому же ходивший в поношенном вытертом платье, явно не умел держать себя.
— Вы покорили его, едва он вас увидел, — сказал Перне Марте, указав на поэта, — и он утратил дар речи и всякую уверенность в себе.
— Но не может быть, чтобы до такой степени! — воскликнула Марта.
— Уверяю вас.
— Вот что. Подведите его ко мне. Я не хочу, чтобы из-за меня он пребывал в таком смятении.
Франсуа казалось, что это ему снится. Марта приняла его так приветливо и с такой обходительностью, что какое-то время он только восхищенно смотрел на нее, но вскоре привык и отвечал на вопросы в присущей ему живой и, быть может, чрезмерно красочной для подобного общества манере. Перне был восхищен его остроумием. Марта улыбалась ему, и очень скоро между ними тремя возникло некое тайное дружество, весьма радовавшее их.
— А ведь он не глуп, — отметила девушка, — и не груб.
И всякий раз, когда она говорила о Вийоне с Перне, тот, прекрасно зная, какую жизнь вел поэт, приговаривал:
— Погодите, погодите. Он еще удивит вас.
Раза два или три Марта и Франсуа, встретясь в Париже на улице, имели удовольствие обменяться приветствиями. Франсуа заливался краской, смущался, но девушка не подавала вида, что замечает его смущение. Иногда Перне де ла Барр сопровождал Марту на прогулки, и Франсуа присоединялся к ним. Беседуя, они доходили до кладбища Вифлеемских младенцев, слушали проповедь в монастыре или любовались поразительными росписями. А рядом на кладбище торговцы книгами, разносчики раскладывали свой товар прямо на могилах. Продавцы пышек, вафель, печенья, сушек зазывали покупателей, и хотя длинные ряды могильных холмиков, поросших зеленой травой, напоминали каждому об их общем человеческом уделе, скорбящие встречались здесь куда реже, чем кавалеры со своими дамами или девки, которые приставали к мужчинам с предложениями продажи белья, уводили с собой желающих, а там уж предоставляли им товар совершенно другого рода.
— Взгляните! — воскликнул Франсуа перед фреской, изображающей пляску смерти, в которой участвовала череда мертвецов, полуистлевших, с отпадающими кусками плоти. — Это же здорово — знать, что станет со всеми нами, чтобы, пока мы живы, веселиться и наслаждаться жизнью.
И он принялся рассказывать, что наверху, у них над головами, находится склад костей, которые могильщики выбирают из старых могил, чтобы освободить место для новых погребений. Все больше и больше возбуждаясь, Вийон рассказывал об этом с такими отвратительными подробностями и нарисовал такую мрачную и чудовищную картину чердачных каморок, забитых человеческими останками, что Перне де ла Барр наконец не выдержал и поинтересовался:
— Послушай, уж не снедает ли тебя какая-нибудь тайная печаль?
— Меня?
— Да нет же! — вступила в разговор Марта. — При чем тут тайная печаль?
И она бросила на Франсуа взгляд, в котором он прочел немножко грустную и насмешливую, тревожную и приводящую в замешательство нежность. О, какой он испытал в тот миг восторг и как был благодарен этой тонкой, деликатной девушке! Она все поняла. Догадалась, что все, что он говорил, было обращено к ней. Почувствовала его искренность. Но разве мог он на что-то надеяться. Франсуа отдавал себе отчет, что Марте нравится де ла Барр, причем нравится давно, и изменить тут он ничего не сможет. Он был уверен, что Марта и Перне находятся в связи, которую оба предпочитают скрывать. Именно эта уверенность приводила его в уныние и толкнула на нелепые речи, когда они втроем разглядывали фрески в монастыре Вифлеемских младенцев, за что потом Франсуа себя здорово ругал. Но что поделаешь? Разве мог он заставить себя не любить Марту? Его маленькая комнатка, где он теперь работал по ночам при свече, была полна ее сладостного присутствия. Франсуа жил с мыслью о Марте, искал с ней встреч, призывал ее, писал стихи, а потом рвал, каждый раз обещая себе завтра или послезавтра сделать, наконец, решительный шаг, изнывал, чахнул.
Примерно в ту пору он и познакомился у Марты с весьма примечательной и не похожей на других молодой женщиной по имени Катрина де Воссель; она была прекрасно сложена и не то чтобы красива, скорей привлекательна, всегда изящно одета, но вот изъявления дружбы, какими она осыпала Марту, выглядели несколько подозрительно. У Франсуа она сразу же вызвала раздражение. При первой встрече он счел ее совершенно несносной и не сказал ей ни слова, однако очень скоро, почувствовав, что Катрина делает ему авансы, вынужден был защищаться, потому что чем неприятней она казалась ему, тем, похоже, больший он вызывал у нее интерес.
Марта, которая инстинктивно почувствовала его отношение к Катрине, как-то поинтересовалась:
— Почему вы так неприветливы с ней?
— Потому что, распознав, какой я на самом деле, она будет насмехаться надо мной, — хмуро ответил Вийон.
— Вовсе нет.
— Ну а если бы я признался, что вовсе не к ней обращены мои мысли, — промолвил поэт, глядя в глаза Марте, — что бы вы на это сказали?
— Сказала бы, что вы совершаете большую ошибку.
Возможно, расспрашивая Франсуа, Марта действовала как сообщница Катрины де Воссель, потому что очень скоро и очень кстати та появилась и принялась кокетничать с Франсуа; вечерами же иногда она просила, чтобы он ее проводил.
— Я живу неподалеку, — объяснила она в первый раз, — но не могу по ночам одна ходить по Парижу из боязни скомпрометировать себя. Так вы проводите меня?
Франсуа молча сопровождал ее.
— Поговорите со мной, — попросила Катрина. — Вы любите Марту?
— Я? Марту?
— Ну конечно же. Почему вы отрицаете?
После недолгого молчания она рассмеялась и сказала:
— Увы, Марта несвободна.
— Не свободна любить?
— Нет. Просто она не может свободно выходить, как я или вы.
— Да, вы правы, — согласился поэт. — А вы ни от кого не зависите?
— Ни от кого. Признайтесь, мне можно позавидовать.
— Да.
— И тем не менее, — продолжала Катрина, — что мне проку от этой моей свободы? Раньше ляжешь, раньше встанешь. Никакой радости от нее я не получаю.
