Утром 9 мая 1453 года по улице Жуи от университета двинулась большая процессия к дому Робера д’Эстутвиля. Профессора, преподаватели, студенты шли без ножей и палок, сохраняя полный порядок, по восемь человек в ряд. Прежде чем выступить, они все торжественно поклялись не отвечать ни на какие провокации и сохранять хладнокровие и благоразумие. Поначалу все шло крайне удачно. Робер д’Эстутвиль принял ректора, благосклонно выслушал его ходатайство и отдал приказ некоему Никола освободить невиновных, а виновных отпустить под залог, после чего проводил главу университета до дверей своего дома и с крыльца самолично громогласно возвестил, что между городом и университетом восстановлено согласие.
Более восьми сотен школяров, стоявших перед домом, приветствовали это объявление радостными кликами, и процессия во главе с ректором направилась в обратный путь на левый берег по улице Сент-Антуан, где, к несчастью, встретились с приставом Анри Лефевром, который во главе своих стражников совершал полуденный обход.
— Что это такое? — удивились стражники, увидев эту огромную толпу.
Анри Лефевр велел им пропустить ректора, а когда колонна завернула за угол дома «Под медведем», выхватил меч и воскликнул:
— Именем короля! К оружию! Бей их!
Стражники тотчас же набросились на школяров, нанося удары алебардами и кинжалами, с ожесточением преследовали их, так что в толпе, заполнившей улицу, поднялось смятение, достигшее крайней степени. А в это время с другой стороны подоспели еще стражники и, смекнув, что происходит, растянули цепи, чтобы не пропустить спасающихся бегством, и приняли участие в побоище. Безоружные школяры спасались кто куда. Они пытались укрыться в домах, в садах, но куда бы они ни обращались, в убежище им отказывали. Горожане, торговцы поспешно запирали дома и лавки, опускали ставни, отгоняли беглецов, и те либо беспорядочно метались по улице, умоляя дать им спасительный приют, либо, сбиваясь в кучки вокруг профессоров, взывали к милосердию.
— Бейте! Убивайте всех! Их слишком много! — слышали они в ответ на свои жалобные вопли от стражников.
Один из стражников, подняв кинжал и грозя им ректору, объявил, что сейчас доставит его к прево.
— Что ж, это будет наша вторая встреча в этот день, — ответил глава университета, — поскольку я только что нанес ему визит.
— Как! Что он такое говорит?
— Давайте, давайте, ведите меня к нему, — настаивал ректор.
Какой-то лучник, нацелившись в него из лука, заявил:
— Вот я тебя сейчас успокою!
И он, несомненно, выстрелил бы, но школяры толпой набросились на него, повалили на землю и, гордые достигнутой победой, обезоружили и принялись избивать.
— Бей! Бей! — чуть ли не в один голос кричали они, осыпая ударами поверженного врага.
Но тут один из школяров получил по затылку палицей стражника и покатился наземь, а за ним последовало множество его сотоварищей, на которых с яростью набросились лучники. Окровавленные школяры падали как подкошенные, отползали в сторону и с трудом поднимались на ноги. По всей улице жестоко избитые юноши стучались в дома и умоляли впустить их. Но никто не открыл им дверь. Какой-то священник с чудовищной раной на лице, стеная, просил об убежище. Стражники насмехались над ним. Они покалывали его копьями, и несчастный жалобно вскрикивал при каждом уколе.
Наконец стражники устали и покинули место побоища, и тогда горожане и уцелевшие школяры занялись жертвами этой бойни; раненых отводили и относили к цирюльникам, которые накладывали им перевязки, а потом бедняг развезли по коллежам. На левом берегу Сены воцарился великий траур. Отправили гонцов узнать известия. Сам ректор лично обошел раненых и просил их назвать имена тех, кто их бил. Имена некоторых стражников школярам были известны, и все они были записаны, после чего составили донесение, которое передали прево; до глубокой ночи в университетском квартале кружили самые невероятные слухи, повергавшие его обитателей в глубочайшее уныние.
А мэтр Франсуа, вышедший после этого сражения подышать свежим воздухом, недоумевал, какой смысл в подобной катавасии, и мысленно посмеивался над ее участниками. Особенно его развеселила история с ректором, который заварил всю эту кашу, но так ничего и не добился.
«Когда действуешь по-дурацки, как ректор, — решил Франсуа, — получаешь то, что заслужил».
После этих размышлений он направился по улице Сен-Жак к дому Катрины, и вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за полу, и услышал голос:
— Это ты, Франсуа?
— Черт! — воскликнул Вийон. — Колен! Как ты меня напугал!
— Догадываюсь, — спокойно заметил Колен. — Я недавно видел Ренье, которого изгнали из Парижа. Он рассказал мне свою историю. Куда ты направляешься?
— Гуда, — в некотором смущении махнул рукой Франсуа.
Колен схватил его за грудки и встряхнул.
— Колен, — удивился Вийон, — что я тебе сделал, что ты так обращаешься со мной?
Но Колен, все так же держа за грудки, притиснул его к стене и прошипел:
— Вот что, сопляк, мне тут порассказали о твоих походах к Амбруазе де Лоре и о важных особах, с которыми ты у нее свел знакомство. Усек?
— Нет. А в чем дело?
— А в том, — объяснил Колен, — что если с той стороны меня будут ждать какие-нибудь новые неприятности, за них мне ответишь ты.
— Да ты что! — возмутился Франсуа. — Что ты несешь? С чего ты взял?
— Ладно, гуляй пока, — отпустил его Колен.
Он повернулся и присоединился к какому-то угрюмому типу, который в нескольких шагах ожидал, когда Колен завершит разговор с бывшим приятелем. Потрясенный Франсуа узнал его — то был Белые Ноги.
Более всего Франсуа в этой встрече удручило, а по зрелом размышлении и поставило в тупик то, что Колен поверил на слово Монтиньи и не пожелал выслушать никаких объяснений. Франсуа незамедлительно дал бы их, но, впрочем, у него были другие заботы, и вскоре он перестал думать об этом неприятном случае. Хотя, с другой стороны, что означало появление Колена в Париже? И почему он был в таком мрачном настроении, почему тревожился, угрожал? Зачем ему обязательно нужно было предупреждать, что он и его друзья начеку?
— Да ну его! — в конце концов махнул рукой Вийон.
Он продолжал свои одинокие ночные бдения под окнами Катрины, не предполагая, что той в конце концов надоест наблюдать, как каждую ночь он бродит по улице у ее дома. Интерес к Франсуа у нее пропал, сменившись раздражением, под влиянием которого она становилась все несправедливей к поэту, и обхождение ее с ним стало уже не столь вежливым.
Теперь, встречаясь с Франсуа на улице, Катрина отворачивалась или же отвечала на его приветствие с холодным и замкнутым видом. Ежели он следовал за ней, она возвращалась назад. А когда он пытался заговорить с ней, делала вид, будто не слышит. Когда же он униженно молил ее взглядом сжалиться над ним и его страданиями, она отвечала язвительным смехом, от которого несчастный влюбленный заливался смертельной бледностью и, казалось, вот-вот лишится чувств.
