«Есть ли у меня выбор?» — задавал себе вопрос Франсуа, когда возвращался в полном изнеможении на рассвете и предавался размышлениям о своем давнем друге. Колен таскал его за собой по дорогам и частенько оставлял стоять на стреме на каком-нибудь перекрестке. В Рюеле Франсуа понял, что разбойники, над которыми Колен главенствовал, страшно недовольны. Вооруженные до зубов, они укрывались в каменоломнях и, встречаясь с Коленом, спорили с ним, ругались, требовали переходить к действиям. Долгими часами Колен вел переговоры с их главарями, а когда возвращался полями после таких встреч, изрыгал самые нечестивые проклятия. Когда на своих двоих, а когда и верхом на лошадях, которые предоставлял Перро Жирар, Колен и Франсуа исходили и изъездили весь край вдоль и поперек, и где бы они ни появились, сразу начинались ожесточенные споры, а как-то утром в Бур-ла-Рен заявился самолично Белые Ноги и решительно объявил, что дальше так не пойдет. Он был в ярости, оттого что потеряно столько времени, бесился и ругался так свирепо, что совершенно убедил двух гнусных типов, присутствовавших на этой встрече, которые тоже жаждали во что бы то ни стало выступить со своими шайками, собравшимися неподалеку от Парижа.
— Что вообще происходит? — робко поинтересовался Франсуа.
Колен не ответил. Днем и ночью он был в делах, предпринимал спешные меры, стараясь предотвратить преждевременное выступление, так как понимал: это верный способ обречь дело на неудачу. Новости, пришедшие из Дижона, привели его в безумный гнев. Он неистовствовал, клял Бога, Божью Матерь и своих подручных, потом взял Франсуа, и они отправились в Париж, откуда Колен возвратился через несколько часов, ругаясь еще отчаянней и свирепей. Несколько раз среди полей он встречался с разбойничьими шайками, и на цветном жаргоне спорил с ними, заставляя вернуться назад в свои логова, либо вел их к какой-нибудь жалкой деревушке и давал приказ напасть на нее и разграбить. Он стремился увести их подальше от Парижа, к Орлеану, к Шартру, где они могут в свое удовольствие грабить мызы и селения, предавать огню фермы и где им достаточно только появиться, чтобы чувствовать себя хозяевами. Франсуа был в полном ошеломлении от всего этого. Теперь он уже понимал цветной жаргон, на котором говорил Колен, и даже сам мог довольно бегло изъясняться на нем.
— Смотри-ка, — говаривал иногда Колен, — а ты привыкаешь к нашей жизни.
А вскоре Вийону пришлось участвовать и в нападениях на путешественников в лесах, и в вооруженных ограблениях, и в прочих делах такого же рода, которые принесли ему кое-какие деньги. Но ему не хватало Парижа. Иногда по приказу Колена он целыми днями торчал в дозоре на вершине какого-нибудь холма, с которого были видны стены города и колокольни его церквей, и изнывал от тоски. Под бледным октябрьским солнцем блестели шиферные крыши домов, и Франсуа, глядя на них, говорил себе, что только там, под этими крышами, жизнь обретает истинную полноту, радость и сладостность, впадал от этих мыслей в глубокое уныние, тут же вспоминал Марту и упрекал ее за то, что она не торопится действовать.
Тем не менее в тот январский день, в день возвращения, Франсуа первым делом отправился к Марте, чтобы поблагодарить ее за хлопоты, но она не сразу узнала его. Он так разительно изменился, что она была просто потрясена, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы заговорить с ним и попросить прощения.
— Пустяки! — с притворным безразличием ответил ей Вийон. — Да, я много претерпел, но теперь благодаря вам вернулся.
— Мне весьма помог Робер д’Эстутвиль, — сообщила Марта. — Вы ведь знаете, в сущности, он очень добрый человек.
— Знаю. Это ведь он спас мою голову.
— Бедный Франсуа!
— Это как посмотреть.
— Ох, я предпочла бы не слышать от вас таких слов! — возразила Марта.
— А как Перне де ла Барр?
— У него все хорошо.
Они молча посмотрели друг на друга, не решаясь упомянуть третью особу, то есть Катрину. Но когда Вийон уже откланивался, Марта вполголоса промолвила:
— Она очень несчастна.
— Я был бы рад, если бы это несчастье ее постигло гораздо раньше, — парировал Франсуа.
— Она пустилась во все тяжкие, совершает чудовищные безумства, и теперь ее нигде не принимают. После смерти Сермуаза она постоянно меняет любовников и вряд ли способна сказать точно, сколько их у нее было.
Франсуа чуть побледнел, и, когда он произнес ничего не значащую фразу, голос у него был хриплый:
— Даже так?
— Да, но хуже всего, что она берет за это деньги. Нет, не случись этой прискорбной ссоры…
— Но Сермуаз сам затеял ее.
— Да, я знаю, — кивнула Марта.
И тогда Франсуа взглянул на нее и сказал:
— Я ничуть не раскаиваюсь.
И поскольку Марта, встревоженная интонацией, с какой он это произнес, не отрываясь, смотрела на него, он с вызовом прочел стихи — свой вопль отчаяния, свою жалобу:
Фальшь мне чужда, и я скажу про вас:
Румян и нежен лик, но нрав жесток,
А сердце много тверже, чем алмаз.
— О! — с упреком воскликнула Марта.
Но Франсуа продолжал:
Мне б лучше скрыться прочь еще в тот раз,
А я промедлил слишком долгий срок…
[27]
— И куда же скрыться? — рассеянно поинтересовалась девушка.
Но Франсуа, не отвечал, намереваясь читать дальше.
— Нет, нет. Куда вы хотели бы скрыться? — настаивала она. — Почему вы не желаете сказать?
— Возле вас, — ответил Вийон. — Но, увы, это невозможно.
Марта осеклась.
— Простите меня, — с горечью промолвил Франсуа. — Я потерял голову.
— А я, — пробормотала Марта после долгой паузы, во время которой она не сводила глаз с поэта, — не должна была бы вас слушать.
Укоризненно покачав головой, Марта прошла в угол комнаты и уселась в кресло, а Франсуа, поклонившись, вышел.
Франсуа торопливым шагом шел по улице и корил себя за то, что сделал это признание, не смог удержаться от него; он обзывал себя глупцом: стоптанные башмаки, дырявая потрепанная одежда усугубляли его жалкий вид, так что он выбрал не самый подходящий день для объяснений с Мартой. Он был зол на себя за совершенную глупость, но в то же время злился и на Марту. Да окажись на ее месте Катрина, она и то не выказала бы такой холодности. Он был искренне убежден в этом или, во всяком случае, пытался себя убедить. Впрочем, Катрина никогда не была особо ласкова с Франсуа, однако поэт, чьи мысли в этот миг она занимала все больше и больше, стал приписывать ей чувства, каких не нашел в Марте, и испытывал жесточайшее разочарование.
Но тут на улице Сен-Жак недалеко от «Мулицы» Франсуа увидел Ренье де Монтиньи.
