— Ренье! — окликнул он его жалобным голосом. — Ты все еще сердишься на меня?
Ренье раскрыл объятия, и Франсуа бросился к нему и крепко обнял своего самого старого и лучшего друга.
— Колен рассказал мне, что с тобой приключилось, — сообщил Ренье.
— Видно, так суждено было, — заметил Франсуа.
— Это уж точно, — согласился Ренье. — Много нас таких, что попадают в подобные переделки, и тут уж ничего не поделаешь.
— Но я не жалуюсь, — сказал Франсуа. — А без Колена я пропал бы. Благодаря ему я стал мужчиной.
— А мне пришлось дойти до Дижона, чтобы понять, что к чему в этой жизни, — насмешливо бросил Ренье, и внезапно его лицо омрачилось.
— Ты сожалеешь об этом?
— Да все идет как-то не так, — ответил Ренье. — Вот когда я был там и жил у Жако де ла Мера с «ракушечниками», все шло лучше некуда. Знал бы ты, Франсуа, что за человек этот Жако. Он содержит бордель, и стражники даже в мыслях не держат, будто он зарабатывает деньги на чем-то еще. А он зарабатывает, и еще как! Отовсюду все, кто хочет продать краденых лошадей, ткани, серебряную посуду — да что угодно, — обращаются к нему.
— И лошадей тоже?
— Конечно. У этого барыги со сбытом не бывает никаких затруднений. У него есть покупатели на все, причем за хорошую цену, и ни разу не бывало, чтобы он обманул или возникли какие-нибудь неприятности. Все по-честному. Ты привозишь ему товар, он поселяет тебя у себя в бардаке, и ты живешь там, пока он не вручит тебе твои башли.
Ренье взял Вийона под руку и повел его к мосту.
— Ну а кроме того, — продолжал Ренье, — почти во всех городах, и в Париже тоже, есть свои барыги, и ты можешь пойти к ним и свести знакомство. Кристоф Тюржис, Леклерк, Жак Легран. Тебе знакомы эти имена?
— Никогда не слышал.
— Ну и отлично. Между прочим, — словно бы вспомнил Ренье, — Жак Легран задорого купил у меня большую дароносицу и два серебряных кувшинчика, которые мне позарез нужно было сбыть с рук. Он оказал мне большую услугу.
— Так чего ж ты тогда недоволен?
— Это совсем другое дело, — буркнул Ренье.
— Какое?
Ренье, похоже, задумался, потом встряхнул головой, испытующе глянул на Франсуа и протянул ему руку.
— Пока! — бросил он. — Быть может, Колен все тебе расскажет. Я не могу говорить. Ты знаешь, где его найти?
— Да, мне сказали.
— Вот и отлично. Загляни к нему в ближайшие дни.
И он расстался с Франсуа, так как ему нужно было на другой берег реки, а Вийон в задумчивости побрел к церкви святого Бенедикта.
Встреча с Ренье де Монтиньи подбодрила его, теперь визит к Марте казался ему страшно далеким, так что, отворив дверь дома своего добрейшего дядюшки и войдя в столовую, он весьма бодро возвестил:
— Приветствую! Это я.
Югетта, которая накрывала на стол, ахнула:
— Мэтр Франсуа!
— Он самый! А дядя где?
— Он должен скоро прийти обедать, — сообщила служанка. — Господи Иисусе, до чего же вы стали черный и как скверно одеты! Скорей ступайте к себе и переоденьтесь.
— Сейчас, — кивнул Франсуа.
Он подошел к очагу и, стоя, стал греть ноги, поднося то одну, то другую к углям; при этом он обводил взглядом комнату с лоснящимися потолочными балками, комнату, которую, как ему казалось, он и узнать-то не сумеет.
— Налей-ка мне, что ли, воды, — вдруг попросил он. — Страшно хочется пить.
Югетта принесла ему воды и наблюдала, как он, опустошив кружку, по-простонародному вытер рукавом рот, потянулся, еле волоча ноги, дошел до лестницы и тяжело поднимался по ступеням. А когда он скрылся у себя в комнате, Югетта жалостливо прошептала:
— Господи, да что ж это такое?..
Над головой глухо звучали шаги. В какой-то миг Югетту охватил страх: о возвращении Франсуа ее не предупредили, и теперь она не знала, что думать. Наверху Франсуа перестал расхаживать по комнате. Югетта напрягла слух, услышала размеренный храп, и странным образом страх ее от этого только усилился.
— Что с тобой, Югетта? — окликнул ее мэтр Гийом, который, придя домой, нашел ее у очага, погруженную в размышления. — Да очнись ты!
Она с усилием выдавила:
— Мэтр Франсуа пришел!
— Франсуа?
— Ну да. Он попил, потом поднялся наверх, а сейчас… спит.
— Бедное дитя! — воскликнул каноник. — Ну что ты стоишь? Пошевеливайся! Поставь на стол еще один прибор. Я пойду разбужу его.
— А по мне, — посоветовала служанка, — лучше оставить его в покое. Ах, мэтр Гийом, он как появился передо мной, я глянула, а он такой усталый, просто жалость смотреть. Можете мне поверить, с тех пор, как он пришел в дом, я не могу прийти в себя.
— А что он тебе сказал?
— Ничего.
— Как ничего?
— Да так. Спросил про вас, но как-то сухо, вроде и не требуя ответа, ничем не интересовался…
— И что… это все?
— А чего ж больше? — буркнула Югетта.
Франсуа проспал крепким беспробудным сном до ночи, а когда проснулся, у его изголовья сидел мэтр Гийом.
— А-а… — протянул Франсуа, — это вы, дядюшка…
Мэтр Гийом поцеловал его и сказал:
— Лежи, мой мальчик, лежи. Не надо ничего говорить. Югетта сейчас принесет тебе ужин. Нет, нет, не вставай. Отдыхай. Ты рад, что вернулся в свою комнату? Погоди, я сейчас зажгу огонь. Главное, ты лежи. Я запрещаю тебе подниматься.
— Почему?
— Ты так исхудал! — вздохнул каноник, у которого глаза были на мокром месте.
— Да уж.
— А шрам на губе, он у тебя не болит?
— Да нет.
Франсуа сел в постели и, стараясь не выдать, как он растроган, неловко пробормотал:
— Да вы тоже, мэтр Гийом, выглядите не слишком хорошо.
— Что ты за глупости говоришь!
— Вовсе не глупости. Я же вижу.
— Ну и хватит об этом!
— А как моя матушка? — спросил Франсуа.
— Я пошлю предупредить ее, — поспешно сказал каноник, радуясь смене темы разговора, — а то если она тебя неожиданно увидит, с ней может случиться удар, которого она не перенесет. Она очень постарела.
— Спасибо вам, дядюшка, — поблагодарил Вийон.
Он закрыл глаза, но когда дрова в очаге разгорелись и в комнате стало светлей, открыл, взглянул на дядю и вдруг расплакался.
— Франсуа, мальчик мой, перестань, — принялся успокаивать его мэтр Гийом.
Но Франсуа не мог сдержать слез, они струились по его исхудалому липу, и он даже не утирал их. Чувствуя себя стократ более слабым, чем женщина, он оплакивал все свои страдания и унижения и не пытался сдерживаться. Понимал ли он, откуда идет эта дурацкая растроганность? Вряд ли, да, наверно, и не пробовал понять. После стольких несчастий, которые он вынес без жалоб, слезы приносили облегчение и умиротворенность.
