— Пошла она в задницу! — буркнул взломщик. — Зайдемте лучше сюда и выпьем.
Он громогласно рыгнул и, толкнув плечом дверь «Яблока», первым вошел в залу, расшаркался, видимо, шутки ради, поскольку был здорово под хмельком, перед служанкой и потребовал вина.
Весь остаток ночи Франсуа то сидел, уставясь в пол, то смотрел в потолок, время от времени считал что-то на пальцах, очевидно, слоги, короче, пребывал в задумчивости, всецело захваченный своим завещанием. Однако от вина не отказывался и порой, опорожнив кружку, поворачивался к Ренье, читал ему пять-шесть очередных строк, заливался смехом и вновь погружался в задумчивость, снова считал на пальцах, поглядывая на Маленького Жана.
— Чего ты на меня все время пялишься? — не выдержал наконец тот.
— Ничего.
— Что-нибудь против меня имеешь?
Но Вийон уже читал Ренье:
Во-первых, пусть моею славой
Во имя Троицы Святой
Распоряжается по праву
Гийом Вийон, приемный мой
Отец, который был со мной
Добр, нежен и заботлив так,
Что он мне ближе, чем родной.
Ему же — мой шатер и стяг.
Засим хочу трех псов дебелых
Ренье де Монтиньи я дать…
— Чтоб гонялись за ним? — рассмеялся Колен.
Вокруг них, любопытствуя, сгрудились завсегдатаи «Яблока» и ржали, слушая, какое имущество завещает Франсуа приятелям и знакомцам; время от времени кто-нибудь из них интересовался, а что он оставит ему.
Стражник Жан Лу и его сотоварищ, такой же шельма, Казен Шоле, помогавший Лу воровать кур во время ночных обходов, кричали:
— Франсуа! Мы тут! Нас не забудь! Франсуа! Ты слышишь? Мы тоже хотим…
— Ну конечно же, — кивнул Вийон и стал читать:
Засим пусть Лу и с ним Шоле
Во рву изловят городском
По утке в предрассветной мгле
И стражу обведут потом,
Добычу спрятав под плащом,
Который им в придачу дам
Я к связке дров, мешку с углем,
А также рваным башмакам.
Строфа эта вызвала всеобщее ликование.
— Утку! Это ж надо! Виват Франсуа Вийон! Ура! Молодец! Молодец! Они ничего и сказать не могут. Это же надо — утку!
— Ну нет! — заявил Жан Лу. — Утка это слишком мало, Ты не слишком щедр, отказывая свое имущество. Во, погляди… — И, достав из кармана яйцо, облепленное перьями, он со смехом положил его на стол и сказал: — Оно лежало на виду, грех было не прихватить. Я и прихватил. Теперь оно твое, Франсуа. Я дарю его тебе.
Подаренное яйцо нужно было как следует оросить. Присутствовавшие радостно потребовали вина, и сам хозяин принес из подвала множество кувшинов и расставил их по столам. Их быстренько опорожнили. Пришлось наполнить их заново. Франсуа, окруженный пьяными, под веселые крики в безумии щедрости расточал богатства, приправленные остроумием и язвительностью, пока окна не стали светлей от начинающегося бледного рассвета.
— Э! — отметил вдруг один пьянчуга. — В Лувре зарю протрубили. Вот и день пришел.
— И горожане по домам возвращаются, — пробормотала служанка, которая давно уже клевала носом.
Улочки, зажатые между черными домами с покрытыми снегом крышами, заполнял синеватый студеный туман. Звонили колокола, призывая к утренней молитве. Франсуа поднялся из-за стола.
— Возьми яйцо, — сказал ему Колен. — И приготовь, что нужно. К полудню я зайду за тобой.
— Жду, — кивнул Франсуа.
Он вышел из кабака в сопровождении Маленького Жана, которого все время шибало к стенам, Табари, ни разу за всю ночь ни открывшего рта и внимательно наблюдавшего за Вийоном, и еще нескольких человек, попрощался с ними и поспешно направился домой, где сразу же поднялся к себе в комнату, сел за стол, взял перо и в течение трех долгих часов исписывал своим мелким, четким, округлым, убористым почерком страницу за страницей, воспроизводя сочиненные в «Яблоке» строфы своего завещания. Закончив, перечел их и потер ладонью лоб. Поэме недоставало конца. Пока это были просто три десятка строф, где в шут ку упоминались имена самых разных людей и назывались нелепые дары, которые он отказывает им. И тогда, чтобы завершить это шутовское перечисление комическим финалом, Франсуа написал:
Вот так, свое диктуя лэ
[34],
Услышал вдруг я, утомленный,
Как пробил девять раз во мгле
Тяжелый колокол Сорбонны…
— То что нужно! — обрадованно пробормотал он. — Это их собьет с толку. Отлично.
Затем, бросив взгляд на толстые книги, что пылились на полке, Франсуа, прыская со смеху, стал торопливо писать:
И все ж, хоть трезв я был вполне,
Забастовал мой мозг усталый
И не дал помолиться мне:
То Дама-Память отозвала
И в ларь забвения убрала
И здравый смысл и разуменье,
И виды разные сужденья —
Они ведь все ее вассалы…
Так же, почти не останавливаясь, он сочинил еще несколько строф и завершил сугубо официально, под стать туповатому судейскому писцу:
Составлено рукой Вийона
Сие в тот год, что назван им…
Перечитав, Франсуа начисто перебелил «Лэ», а тут как раз за окном раздался голос пришедшего Колена:
— Франсуа! Эй, Франсуа!
Глава XV
Из Парижа они вышли втроем вместе с Ренье и больше часа шли по дороге, но наконец Ренье пожелал им доброго пути, и тогда Франсуа вручил ему копию «Лэ» и велел передать Табари, чтобы тот переписал в нескольких экземплярах. Обняв на прощание Ренье, Франсуа догнал Колена. Студеный северный ветер взметывал снег и закручивал его небольшими смерчиками, а когда переставал дуть, всюду, куда ни глянь, открывалась белая равнина под низким серым небом, по которому время от времени пролетали стаи ворон. Коробейники, мелкие торговцы в глубоко надвинутых на уши теплых меховых колпаках брели по дороге группами по восемь-десять человек; кое-кто вел за собой осла с нагруженным на него товаром, остальные же, согнувшись, тащили свое достояние на спине, поскальзываясь чуть ли не на каждом шагу. Колен шел молча, опираясь на дубинку; у Франсуа тоже была палка, и, насвистывая сквозь зубы, он тоже на ходу подпирался ею.
Перед Бур-ла-Реном они свернули направо и сделали большой крюк по полям, лишь бы не проходить мимо дома Перро Жирара, который после нашумевшей истории с «ракушечниками» превратили в мышеловку; на дорогу вышли, только когда миновали городок, изрядно прошагав по глубокому снегу. Вечером Колен и Франсуа зашли на постоялый двор, где отдали подаренное Жаком Лу яйцо за ужин и ночлег в риге.
