Он шагал, никуда не сворачивая, и уже был недалеко от городских ворот, как вдруг словно бы случайно ему повстречался тот самый человек, что вчера сообщил о смерти Жаклин. Он узнал Франсуа и направился к нему с протянутой рукой, но Франсуа самым дурацким образом отскочил в сторону и ускорил шаг, и тогда этот человек, пошел следом за ним.
«Если на этот раз мне удастся удрать, это будет чудо», — в отчаянии подумал Вийон.
А незнакомец не отставал от него. Франсуа слышал его шаги, чувствовал его присутствие за спиной, и его охватил чудовищный, необъяснимый ужас. Однако в проеме арки ворот между двумя башнями уже виден был мост, а за ним — дорога, зеленые поля, солнце, вольная воля. Но нужно было еще пройти под сырым, усеянным каплями сводом этой арки, перейти через мост. Франсуа трясло от страха. Он пробирался между женщинами, которые несли на головах корзины, ремесленниками, крестьянами, ведущими под уздцы запряженных в телеги лошадей, как вдруг, видимо, по знаку его преследователя — дорогу ему заступил стражник и спросил, куда он держит путь.
— В Блуа, — ответил Вийон.
— Задержите его, — раздался у него за спиной голос, и Франсуа обмер от страха.
Он обернулся. Голос принадлежал его гонителю, который приказал стражнику взять Вийона и следовать за ним.
— Никуда я с вами не пойду! — попытался протестовать Франсуа. — По какому праву? Что я вам сделал? Ну скажите, скажите мне! Я ничего такого не совершил. Куда вы меня ведете?
Однако, увидев заполненный толпой Птичий рынок и высокое здание, занимающее целиком одну сторону рыночной площади, Вийон понял, куда его ведут. Он уперся, стал умолять стражника отпустить его, кричал, упал на землю. Его волоком дотащили до ворот тюрьмы, втолкнули в комнату с низким сводчатым потолком, а там, поскольку он не прекращал кричать, за него взялись двое тюремщиков и хорошенько избили.
— Ну как, успокоился? Перестанешь вопить? — поинтересовался один из них, здоровенный верзила.
— Сжальтесь! Не бейте меня! — простонал Франсуа.
— А кто тебя бил? — издевательски ухмыльнулся второй. — Мы, к примеру, и пальцем тебя не тронули. У тебя, видать, с головой не все в порядке. Ну ладно. Вставай, пошли.
Они провели его вниз по лестнице в подземелье и силой, несмотря на сопротивление, втолкнули в каземат.
— Сжальтесь! Сжальтесь надо мной! — рыдал Франсуа. — За что? Ответьте, за что меня бросили сюда? В чем я виноват? Чего хотят от меня? Скажите, что со мною будет?
Три дня Франсуа стенал и плакал, не зная, за что его бросили в темницу, но когда на очной ставке его свели с товарками покойной Жаклин, которые тут же узнали его и объявили, что он был у них вместе с Белыми Ногами и еще каким-то человеком, чьего имени они не знают, он сразу понял, что пропал, пропал окончательно, и ему почудилось, будто пришел его последний час.
Было это 19 июня 1460 года. На следующий день ему учинили допрос по поводу показаний обеих девиц и опять устроили очную ставку с ними, на которой они снова подтвердили все, что показали вчера, а на его мольбы не губить его и отказаться от показаний отвечали молчанием. Поскольку Франсуа продолжал запираться, его подвергли пытке, и он все признал. Да, правда, он провел одну ночь в непотребном доме у этих девок, и там был Белые Ноги и еще какой-то человек, которого он знать не знает, потому как больше он с ними никогда не встречался. Делая это признание, Франсуа заливался слезами и умолял смиловаться над ним. Писец, который при свете подслеповатой лампады составлял допросный протокол и записывал каждое его слово, несколько раз вынужден был попросить его говорить не так быстро, поскольку он за ним не поспевает. Затем протокол был зачитан Франсуа, и ему пришлось подписать его. Однако еще дважды — 23 июня и 2 июля — его подвергали пытке, требуя рассказать все, что ему известно о злоумышленнике по кличке Белые Ноги, и в конце концов, не выдержав боли, он стал давать показания.
— Я пропал, — в отчаянии бормотал Вийон, сидя в камере. — Господь отвернулся от меня. Меня вздернут. Что бы я ни делал, мне конец. Ах, Франсуа, бедняга Франсуа, не слишком-то ты обременишь своим весом веревку, на которой повиснешь. И мертвый, ты будешь не весомей живого и ничуть не мудрей.
О, как ему было страшно! Ночи напролет он дрожал как в лихорадке, покрытый холодным потом, или же кричал, призывая на помощь, бегал по камере из угла в угол, катался по полу, рыдал, разговаривал с незримыми собеседниками, а то вдруг непонятно с чего ободрялся, но потом снова ждал, когда его выдадут палачу. Однако бывали мгновения, когда он молился Пресвятой Деве, прося ее не оставить его в смертный час. И тогда на него нисходил великий покой. Но гораздо чаще он проклинал всех и вся и, когда слышал в коридоре, ведущем к казематам, глухой отзвук шагов, кричал, исполненный ужаса:
— Это за мной?
— Да, — услышал он однажды в ответ от тюремщика. — Выходи, Франсуа Вийон. То-то ты будешь счастлив.
— Бог покарает вас: грешно так шутить над несчастным, — дрожащим голосом промолвил Франсуа.
— Ладно, давай выходи.
— Зачем?
— Ты свободен, — сказал тюремщик. — Герцог Карл Орлеанский, герцогиня и маленькая принцесса Мария вчера приехали сюда и помиловали некоторых преступников.
Франсуа пришлось ухватиться за стену, так это известие потрясло его. Он молча пошел за тюремщиком, и пока исполнялись всякие формальности, связанные с его освобождением, стоял бледный как мел, спрашивая себя, не снится ли это ему. Город был украшен, звонили колокола, и Франсуа, все еще внутренне дрожа от не отпускавшего его промозглого холода подземного каземата, пошел вместе с праздничной толпой, распевавшей «Рождество! Рождество!» в честь герцога Карла, и оказался на площади, где девушки разбрасывали цветы, а лучники сдерживали горожан, которые давились, чтобы полюбоваться герцогским кортежем. До вечера Франсуа бродил по городу и несколько раз ему удалось увидеть маленькую герцогиню Марию; в длинном, шитом золотом шелковом платье, она с чрезвычайно важным видом рассылала воздушные поцелуи. Ей было всего три года. Франсуа вспомнил, что родилась она в тот самый день, когда он пришел в Блуа, и подумал, что маленькая герцогиня уже дважды спасла ему жизнь. От этой мысли он возликовал, ему стало весело, он плясал и пел, славя Рождество вместе с горожанами. В душе Франсуа родилась уверенность, что в присутствии этой девочки Провидение благосклонно к нему, и он сочинил в ее честь и дабы восславить ее стихотворение, в котором выражал свою благодарность и просил позволения служить ей.
— Я обязан вам, — говорил он на следующий день, преклонив перед ней колени, — равно как и вашему благородному отцу — его светлости герцогу Орлеанскому, тем, что вновь вижу свет дня, и потому прошу принять меня к себе на службу все равно кем, и вы увидите, что у вас не будет более преданного и ревностного слуги.
— Но, дорогой Вийон, — обратился к нему герцог, — я с удовольствием удержал бы вас на своей службе.
Франсуа поднялся с колен и сокрушенно сказал:
