Мичман был рад свежему человеку и что-то говорил, говорил — Вагранов слушал вполуха: досужие разговоры его всегда тяготили, а тут еще тянуло пройтись по поселку. Он помнил, как выглядел Николаевский, когда он попал сюда после сплава, и теперь был несказанно удивлен тем, сколько успел сделать Невельской для обустройства поста. Раньше тут стояло три дома — казарма на 25 человек, пакгауз и офицерский флигель. Теперь к ним добавились две большие казармы, в одной разместили походную церковь, снятую с фрегата «Паллада», лазарет, швальню и экипаж «Паллады», в другой — нижних чинов Амурской экспедиции. В новых трех флигелях поселили офицеров и семью священника, флигель отвели для гауптвахты, казначейства и канцелярии и флигель для инженера; построили также магазины, кузницу, мастерскую, эллинг, на котором строилась шхуна «Лиман», и сарай для починки гребных судов. Срубили 12 домиков для женатых чинов, магазин и помещение для приказчиков и товаров Российско-Американской компании. В первом двухэтажном доме на первом этаже открылась большая зала-столовая, а на втором, в комнатах на одного-двух человек поселились офицеры-холостяки. Николаевский теперь выглядел как небольшой городок, правда, посреди единственной улицы торчали пни, которые не могли прикрыть даже обильные снегопады. Всеми строительными работами руководил мичман Александр Петров, амбициозный, вечно чем-то недовольный молодой человек, но дело он поставил неплохо. Единственным, хотя и очень крупным, недостатком нового жилья было то, что строилось оно из сырого леса, но никто бы и не подумал обвинять в том самих строителей — кто же мог предугадать, что буквально в один-два месяца население поста увеличится почти на тысячу человек — за счет прибывших со сплавом и экипажей зимующих кораблей.
Конечно, хватало трудностей, были и больные (которые с появлением свежей весенней зелени стремительно выздоровели, но этого Вагранов уже не узнал). Однако жили весело и задорно. Сами валили лес, которого вокруг хватало в избытке, пилили, строгали, ставили срубы, крыли крыши; сами охотились и ловили рыбу; сами разворачивали торговлю с аборигенами, которые, оценив, что никто их не обманывает и не грабит, охотно потянулись к русским со своими нехитрыми товарами — той же рыбой, олениной, дичью, кабанятиной, грибами да ягодами; довольны были торговлей и новыми порядками и маньчжурские купцы.
Работали все не покладая рук и в развлечениях участвовали тоже все: устраивали игры, маскарады, катание с горок, гонки собачьих упряжек; в столовой организовали театр, от желающих стать артистами не было отбоя. Душою общества были Екатерина Ивановна Невельская и Елизавета Осиповна Бачманова, и как-то само собой сложилось, что они и занимались устройством развлечений.
В общем, не наблюдалось никакого застоя и уныния, а тем более пьянства, к чему обычно толкает долгая морозная и снежная зима, — наоборот, люди бодры, подтянуты, постоянно заняты важными делами. И Вагранову остро захотелось быть среди них — работать до изнеможения, веселиться до упаду и легко и непринужденно чувствовать свою личную причастность к великим делам, из которых в конечном счете складывается история Отечества.
3
Император пришел в Михайловский дворец поздно вечером. Именно пришел, а не приехал. Последнее время он часто ходил в сумерках по Дворцовой набережной Невы. Ходил один, в глубокой задумчивости, не отвечая на поклоны встречных, многие из которых, отойдя на несколько шагов, оглядывались на прямую высокую фигуру в шинели, подбитой мехом, и меховой шапке, мерно вышагивавшую вдоль гранитного парапета, и тяжело вздыхали: очень уж плохо выглядел государь — осунулся, похудел, опустились вниз некогда молодцеватые кончики усов, мрачный взгляд устремлялся куда-то вдаль — наверное, в будущее, не сулившее ничего хорошего в затянувшейся и почти уже проигранной войне.
На этот раз Николая Павловича неудержимо потянуло увидеться с Еленой Павловной. После разрыва они встречались очень редко, только на официальных приемах; прежде почти каждую неделю были балы, теперь они совсем прекратились, столица погрузилась в пораженческое уныние. Однако салон великой княгини по-прежнему собирал ученых, литераторов, музыкантов, художников, туда все так же захаживали чиновники высокого ранга, аристократы, бывал у тетушки и цесаревич — лишь император больше не переступал порога дворца.
Но сегодня ему крайне важно было посоветоваться с умным, все понимающим человеком, а Елена Павловна всегда оставалась в его глазах именно такой.
Император свернул с набережной на Зимнюю канавку, перешел Певческий мост, с набережной Мойки проходными дворами добрался до Шведского переулка и, пройдя узким пешеходным мостиком через Екатерининский канал, оказался перед левым крылом дворца. Он всегда заходил не через парадный вход, а в скромную дубовую дверь, снабженную бронзовым кольцом с бронзовой же подкладкой. На условный стук — один тройной удар, два одиночных и один двойной — дверь открывал седовласый молчаливый слуга, низко кланялся, принимал верхнюю одежду и неторопливым шагом проводил императора по пустынному коридору левого флигеля, затем по скромной, ничем не украшенной лестнице на второй этаж, а дальше, в будуар великой княгини, Николай Павлович находил дорогу сам.
Елена Павловна встретилась ему возле бывшего кабинета мужа и даже не пыталась скрыть своего удивления. Поздоровавшись, сразу спросила;
— Случилось что-то чрезвычайное? Ты прямо как Чацкий у Грибоедова… — Николай Павлович взглянул вопросительно, и великая княгиня пояснила: — «Три года не писал двух слов и грянул вдруг, как с облаков». Фамусов говорит, помнишь?
— Прости, мне как-то не до Грибоедова и Чацкого вкупе с Фамусовым, — с тихим раздражением сказал император.
— Это ты меня прости: я и верно, не ко времени с Грибоедовым. — Она провела легкими пальцами по его щеке, почувствовала щетину: — Ты плохо выглядишь: похудел, оброс…
— Не для кого стало бриться, — усмехнулся он.
Она поняла намек: на округлых щеках выступил румянец, — и заспешила:
— Ты, наверное, по делу? Пройдем в кабинет Михаила.
Они вошли в большую комнату, стены которой были обиты красным с золотыми блестками шелком. Почти посередине стоял письменный стол красного дерева с полированной крышкой, на столе — яшмовый письменный прибор и стопка книг; к столу придвинуто жесткое кресло с подлокотниками.
Николай Павлович остановился у стола, взял верхнюю книжку, полистал — о преимуществах нарезного оружия, стрелкового и артиллерийского, — вздохнул: рано умер брат, не успел вооружить армию новыми ружьями и пушками, вот и терпим позор за позором.
— Пять лет прошло, а тут ничего не изменилось, — сказал он, заметив пристальный взгляд Елены Павловны.
— Стараюсь сохранять, насколько возможно. Садись, — указала она на уголок для отдыха, где стояли три парных диванчика со столиками.
Они сели так, что столик оказался между ними, как бы символизируя их нынешние отношения. Николай Павлович вынул из внутреннего кармана конверт и подал великой княгине:
— Вот, получил сегодня. Полагаю, что это — реакция на высадку в Крыму целой дивизии Сардинского королевства. Надо же, каждая европейская моська готова уже не только лаять, но и кусать! Читай вслух…
