— Вряд ли вы смотрели на эти места как сельский житель, ваше превосходительство. Я на Аянском тракте лично убедился, сколько неудачных мест было выбрано пальцем на карте и сколько бед это принесло переселенцам. Но там выбирали, исходя из требований тракта, а здесь-то нас ничто не ограничивает. Пусть уж они сами решают, где им жить и хозяйствовать.
Муравьев подумал, оглянулся на Екатерину Николаевну, которая присутствовала при их разговоре — та улыбалась, одобрительно глядя на юного чиновника, — и махнул рукой:
— Ладно, бог с вами, обследуйте.
После знакомства с предложенными генерал-губернатором местностями старики одобрили только одно, остальные четыре выбрали сами. В результате заложили первые пять русских сел на трехсоткилометровом расстоянии от Мариинского до Николаевского поста: Иркутское (близ озера Иоме), Богородское, Михайловское (неподалеку от гиляцкой деревни Хильк; тут местность оказалась наиболее удобной для сельского хозяйства, ее заняли 25 семейств), Ново-Михайловское (пятью верстами ниже по течению Амура) и Сергиевское (на устье реки Личи, впадающей в Амур шестью верстами выше Николаевского поста).
Чтобы закончить историю мытарств первой партии переселенцев, скажем коротко. Поначалу они разместились в землянках, но сразу же начали рубить избы (благо леса вокруг хватало) и расчищать землю под огороды и пашни. Некоторые семьи успели посеять немного озимых. К осени избы у большинства были готовы; Михаил Сергеевич Волконский, которому было дано право распределять по семьям заготовленные предметы быта, сделал это, учитывая достаток каждой семьи и нужду в таких предметах. Столярные, кузнечные и слесарные инструменты раздавались только мастерам. Лошади, скот и прочая живность также распределялись с учетом количества рабочих рук, стариков и детей. Всего переселенцы получили 176 лошадей, 217 голов рогатого скота, 92 овцы и баранов и какое-то количество коз, свиней и домашней птицы.
Тиф не выпускал их из своих лап до следующей весны. Умерли оба фельдшера. Люди знающие говорили, что при переселении первое поколение всегда подвергается какой-либо эпидемии, и только второе начинает жить нормально.
В сентябре 1855 года Волконский передал своих «подопечных» под управление военного губернатора Завойко. Спустя некоторое время они хорошо укоренились и обжились, стали торговать с местным населением. Благодаря этим пионерам, Амур становился русской рекой: началось движение вверх и вниз по течению, появились склады провианта и казенного имущества. Это было удивительно для многих и не только в столице: шла война, в которой Россия терпела поражение; казалось бы, ей надо вести себя с соседними государствами куда как тихо и осторожно, а генерал-губернатор Восточной Сибири решительно проводит один сплав с войсками, второй — с войсками и переселенцами, и огромный Китай, имеющий с Россией пятитысячеверстную границу, испытывающий мощное давление Англии, молчит и принимает действия Муравьева как данность, тем самым обеспечивая им успех.
Видимо, в отношениях с Китаем только решительность и уверенность в своей правоте дают нужный результат.
3
Сплав по Амуру был для Екатерины Николаевны, а с ней и для Николая Николаевича вторым, можно сказать, после Лены медовым месяцем.
На плашкоуте для них оборудовали двухкомнатную каюту: одна комната была рабочим кабинетом генерал-губернатора, другая — спальней «новобрачных». Они и чувствовали себя молодоженами, почти каждую ночь, во время записного отдыха Николя, находя время для любви. Конечно, не было уже прежней бурной восторженности друг другом — страсть сменилась тихим утверждением нежности и ласки.
Но это не мешало «новобрачному» в другое время быть строгим генерал-губернатором, командующим своей партией сплава. Не забывал он также о поручении императора вести пограничные переговоры с китайцами. Нессельроде попытался навязать новому государю свое мнение по этому вопросу: мол, Китай воспользуется неудачами России в Восточной войне и силой воспрепятствует закреплению русских на Амуре, — однако Александр Николаевич хорошо запомнил отцовское кредо о поднятом русском флаге и в письме Муравьеву подтвердил наказ Николая Павловича. Генерал на эту тему не раз вел беседы-совещания со своими дипломатами Свербеевым и Сычевским, причем опирался больше на опыт Епифания Ивановича, своего ровесника, прослужившего много лет на российско-китайской границе, в Троицкосавске.
— Как вести переговоры — вот главный вопрос, — сказал Николай Николаевич. — О чем — понятно: сделать Амур пограничной рекой, а вот каких убедить добровольно отказаться от левого берега?
— Ну, ладно, допустим, убедим, — задумчиво покивал Епифаний Иванович. — А потом, где-нибудь лет через сто — сто пятьдесят, они заявят, что их вынудили отдать свои исконные земли.
— Эти земли не были их исконными! — запальчиво воскликнул Свербеев.
— Были, не были… У кого сила, уважаемый Николай Алексеевич, тот и будет прав. Головин в Нерчинске трактат подписал под давлением войска, прибывшего с дайцинским послом. Было бы войско тогда у него, все получилось бы иначе.
— А теперь мы сильнее!
— Да-да-да, — покивал Сычевский. Но… — он поднял палец, — русских здесь никогда не будет много. Свои столько не нарожают, переселенцев в нужном количестве — не пригонишь и не заманишь. А китайцев на том берегу уже сейчас десятки миллионов, и сколько будет через сто лет — даже Богу неведомо. И что Россия им тогда противопоставит? Только равноправный договор!
— Все вы правильно говорите, Епифаний Иваныч, — вмешался в спор дипломатов Муравьев. — Никто и не собирается делать договор неравноправным. Кстати, вам обоим следует начать над ним работу. Задача: текст должен быть кратким, емким и понятным, без дипломатических кружев и юридических загогулин. А что касается будущего — думаю и надеюсь, что правительство у потомков будет не в пример нынешнему и не оставит этот край в забвении. Иначе к чему все наши неимоверные страдания и усилия ради пользы Отечества?
— И славы ради! — воскликнул восторженный Николай Алексеевич.
— И славы, — согласился Муравьев. — Слава Отечества, если она высока, поднимает до себя души человеческие. За нее можно горы своротить и жизнь, если потребуется, отдать… — Он помолчал. — Я, признаться, пафос не люблю, без него стараюсь обойтись, но от слова этого великого — «Отечество» — глаза щиплет и сердце сжимается… Вот нам и надо с китайцами так договориться, чтобы слава Отечества не пострадала.
— Мне кажется, Николай Николаевич, — неожиданно осторожно сказал Свербеев, — переговоры сейчас надо потянуть, пока мир с англо-французами не будет подписан.
— Это почему? — вскинулся генерал-губернатор.
— Нессельроде в чем-то прав: Китай знает, что мы проигрываем Англии с Францией, и обязательно этим воспользуется, если мы попытаемся сейчас заключить договор. Вы заметили, как они заторопились с переговорами?
— Ну, еще бы! — отозвался генерал. — Где мы встретили лодки с уполномоченными? У Кумары? Но, Николай Алексеевич, вы говорите «заторопились», а уполномоченные отказались со мной встречаться. Скобельцын и вон Епифаний Иваныч им говорили, что генерал-губернатор здесь, а они пошли к Горбице.
