Екатерина Николаевна открыла было рот, но муж не дал ей и слова сказать — поднял обе руки, отмахиваясь или защищаясь:
— Вот только этого не надо: «Николя, ты не прав, нужно быть деликатнее…» Я и так деликатный сверх меры: его действительно следовало отдать под суд: шпион у него, видите ли, не только под боком сидел, но еще и сбежал из-под замка. Дознаватель из Петербурга приехал, а допрашивать некого! Это ли не бардак?! А ведь придется и тут прикрывать нашего героя! Не-ет, мавр сделал свое дело, получил награды и потихонечку-полегонечку — в сторону. Со всем почетом и уважением. Я сам — увижу, что никуда не годен, уйду немедленно.
Муравьев говорил, горячась, а Вагранов думал: «Эх, Николай Николаич, знали бы вы, что шпионка целых три года была у нас под боком, ела-пила за одним с нами столом, не говоря уж про постель, слыла своим человеком, наверняка что-то важное сообщала своим хозяевам в Париж и уехала бы с миром во Францию, если бы не тот выстрел…
Нет, такое лучше не знать. Никому!»
На следующее утро генерал-губернатор Восточной Сибири издал приказ о закрытии Амурской экспедиции и новых назначениях: контр-адмирала Невельского — начальником штаба при главнокомандующем всеми войсками, полковника Корсакова — командующим сухопутными силами, контр-адмирала Завойко — морскими, с подчинением ему как военному губернатору Камчатки территории Нижнего Амура; административным центром губернаторства определен Николаевский пост. Приказ сосредоточивал внимание начальствующего состава на двух главных задачах — организация обороны на случай нового нападения неприятеля и подготовка зимних квартир для войск. Для успешной обороны необходимо было соорудить береговые батареи на мысах Мео, Чныррах и Куегда; четвертую батарею, Константиновскую, следовало оборудовать на островке посреди устья Амура зимой, так как в лед удобнее бить сваи и по льду проще доставить на место тяжелые орудия. Самим войскам главнокомандующий определял действия так: «Войска, на устье Амура сосредоточенные… нигде от неприятеля не отступают, в плен не сдаются, а побеждают на своих местах или умирают, памятуя слова Великого князя нашего Святослава: «ту ляжем костьми; мертвии бо срама не имут». Герои Петропавловского порта покажут нам пример самоотвержения, Русской силы и безусловного повиновения…».
Глава 11
1
Жизнь на Нижнем Амуре шла своим чередом.
Завойко, радостно соединившись с увеличившимся на дочку Аню семейством — оно добралось до Николаевского лишь в июле, — с удесятеренной энергией принялся за обустройство нового центра вверенного ему края и в первую очередь — за строительство жилья для войск и эвакуированных «камчадалов». Юлия Егоровна с детьми заняла один из новых домов. Муравьевы, прибыв в Николаевский, первым делом навестили знаменитую семью, и Екатерина Николаевна была очарована дружной, но ужасно беспокойной детской компанией Завойко. Николай Николаевич и Василий Степанович были в постоянных разъездах и немудрено, что их жены быстро стали подругами. А вскоре к ним присоединились Екатерина Ивановна Невельская, Елизавета Осиповна Бачманова и Екатерина Ивановна Попова, супруга отца Гавриила. Эти пять женщин занялись организацией досуга и развлечений для загруженных делами мужчин, в чем им охотно помогали все, кто был так или иначе свободен.
В столовой-клубе начались танцевальные и театральные вечера, совместно отмечались дни рождения и именины — с вручением незамысловатых подарков типа копченой амурской рыбы или мешка кедровых орехов. Тезки, Невельская и Попова, обе были заметно беременны, но с радостью участвовали во всех задумках — они словно наверстывали время, прошедшее в отрыве от большого мира.
Невельской занимался строительством береговых укреплений и батарей, был постоянно мрачен и всем недоволен. Они с Катенькой словно поменялись ролями: он ворчал и ругал Муравьева, а она защищала генерала. Геннадий Иванович не мог смириться с расформированием Амурской экспедиции.
— Ну, война же когда-нибудь кончится, — говорил он Катеньке, обычно почему-то во время купания годовалой Олюшки; купали девочку горничная Авдотьюшка и сам Геннадий Иванович — Катеньке мешал наклоняться живот, — а побережье до Кореи осталось неисследованным. Коля Бошняк так хотел до нее дойти!
— Конечно, война кончится, — отвечала Катенька, — и ты снова наберешь команду. Да все те же офицеры к тебе вернутся! А у Муравьева сейчас каждый опытный человек на счету!
— Как ты не поймешь? — сокрушался Геннадий Иванович. — Муравьев меня в почетную отставку отправил!
— Какая ж это отставка, если ты целый день как белка в колесе? Просто он понимает, что великих открытий здесь больше не будет, ты свое главное дело сделал, а мелочевкой могут и другие заняться. Вон Маак приехал, будет край изучать по-научному и открытий наверняка сделает множество — травку новую, цветочек, рыбку неизвестную поймает… Но это же не твой уровень и не твоя стезя, милый! Война кончится — нам в Россию надо будет уезжать. Я больше не хочу детей терять. Вон и Юлия Егоровна поговаривает, что Василий Степанович подал прошение о переводе.
Невельской пропустил намек мимо ушей: он настойчиво думал о своем.
— Он грозил меня суду предать, представляешь?!
— Но не предал же. А скажи, Геночка, ты на его месте как бы поступил? Только по-честному.
Геннадий Иванович такого поворота не ожидал — сконфузился, покраснел и начал усиленно плескать теплой водой на розовую попку дочери. Олюшка топала ножками, брызгалась и смеялась. Обычно в таких случаях смеялись все, но сейчас повисло молчание. Авдотьюшка, окуная ребенка в глубокую бадью, делала вид, что ничего не слышит, а может, и вправду не слышала, о чем говорят хозяева, а Екатерина Ивановна, скрывая лукавую улыбку, ждала ответа.
— Что ж ты молчишь? — наконец не выдержала она. — Ужели нечего сказать?
Геннадий Иванович понял, что отмолчаться и увильнуть не удастся, да он и не приучен был увиливать, а потому поднял голову и сказал:
— Да уж по головке бы не погладил.
— Во-от! — восторжествовала победу Катенька. — Так что, милый мой, успокойся, но подумай и о своем переводе. А то и об отставке. Поедем в деревню к дядюшке Ельчанинову. — И вдруг, безо всякого перехода: — А Любавина — жаль! Такой приятный молодой человек и нате вам — шпион! Фу, какое нехорошее слово! Есть в нем что-то змеиное, ползучее. То ли дело — разведчик! Герой в стане противника!..
Она еще что-то говорила Невельской не слушал. Ему почему-то стало грустно и действительно захотелось в отставку, в деревню, окунуться в милую с детства русскую природу и засесть наконец за книгу: общество должно знать о подвигах русских офицеров, помнить их поименно. Именно — о подвигах! А все эти шпионские истории — кому они нужны, что дают уму и сердцу? Как у нас говорят: с глаз долой — из сердца вон? Это про них…
Обижался Геннадий Иванович и на то, что морские силы подчинили Завойко, хотя умом понимал, что военного опыта у Василия Степановича поболе, чем у кого бы то ни было на Нижнем Амуре, исключая, пожалуй, самого генерал-губернатора. Но Муравьев в морских делах ничего не понимал и не пытался в них вмешиваться. После истории с десантом в Де-Кастри он был не на шутку озабочен защитой этой стратегически важной бухты и укреплением Мариинского поста как ее тыловой базы. В Мариинске не хватало толкового распорядителя работ по строительству, и генерал уже через два дня после отправки в Де-Кастри Скобельцына отозвал его обратно, послав взамен полубатальон пеших казаков и артиллерию в составе двух единорогов под общей командой есаула Пузино. Кроме всего прочего, Муравьев ожидал в Мариинске приезда китайских уполномоченных по ведению переговоров: он собирался произвести на них впечатление размахом работ. Китайцы должны убедиться, что русские на Амуре — не временное явление, что Российская империя готова защищать не только свои, но и китайские интересы на крайнем Востоке.
