— Да не волнуйтесь вы так! — Он не увидел под вуалью, но она явно усмехнулась.
— И не думаю! — Он снова стряхнул пепел, хотя на кончике сигариллы его уже не было. Заметил это и рассердился. — С чего вы взяли?
— Столько вопросов сразу задают обычно встревоженные люди.
— Столько вопросов возникает у нормального человека, когда с ним говорят загадками.
— Хорошо, не будем спорить. Я развею некоторые ваши недоумения, но не все. Да, я следила за вами. Два дня, после того как случайно увидела на прогулке в Гайд-парке. Спасла вас сегодня от больших неприятностей.
— Это я понял, — кивнул Муравьев. — Благодарю. Но уж очень развязно по отношению к августейшей фамилии вел себя этот журналист. Так ведут себя только откровенные враги.
— А что, русские патриоты будут вести себя иначе, если кто-то затронет их национальные интересы? Насколько я знаю русских, так называемый квасной патриотизм у них в крови. — Женщина откровенно саркастически засмеялась. — Во Франции его называют лакейским патриотизмом.
Муравьев разозлился. Почувствовал, как лицо запылало от прилившей крови. Отбросил погасшую сигариллу и обеими руками вцепился в трость, словно собрался обрушить ее на противника.
— Генера-ал, — почти пропела женщина, — остыньте. Я не хотела вас обидеть.
Муравьев осадил себя. Передохнул.
— Не все патриоты у нас квасные, — хрипло сказал он. — А тем более лакейские. Есть и настоящие радетели за Отечество.
— Есть, есть, и вы — один из них, — снова засмеялась она, однако совершенно другим смехом. В нем теперь не было сарказма и даже проскользнуло что-то похожее на дружелюбие. — А за десять лет, генерал, вы почти нисколько не изменились.
— Десять лет? — насторожился он.
— Ну, почти десять. Время так быстро летит!
И теперь он узнал ее. По этой фразе, которую она не раз говорила с неповторимой чувственной интонацией после бурной ночи в спальне начальника Четвертого отделения Черноморской линии генерал-майора Муравьева.
— Алиша… — произнес он как-то неопределенно: не то утверждая, не то спрашивая.
2
Жанно и Франсуа провели Катрин сначала по железной винтовой лестнице вниз, в подвал, а там — по лабиринту освещенных факелами коридоров с каменными стенами, в которых были проемы на манер дверных, но двери заменяли железные решетки с висячими замками. Глухие помещения за решетками пустовали, и только в одном что-то шевельнулось, когда они проходили мимо, — оглянувшись, Катрин увидела заросшее косматой бородой лицо, прильнувшее к решетке, и пальцы рук, вцепившиеся в прутья. Вслед им раздалось рычание, в котором можно было разобрать слово «зверство». В голове промелькнуло: «замок Иф», «Эдмон Дантес» у себя дома, в шато Ришмон д’Адур Катрин как раз успела прочитать роман «Граф Монте-Кристо», и в памяти легко всплывали мрачные картины тюремного замка, в котором 14 лет томился невиновный заключенный.
Ей стало зябко, но тут они подошли к еще одной винтовой лестнице, по которой поднялись на площадку перед дубовой лакированной дверью; за дверью оказалась небольшая зала. Она была пуста, если не считать письменного стола с вольтеровским креслом за ним и простого стула на некотором расстоянии перед ним. За спинкой кресла виднелась еще одна дверь.
Тайные агенты — а Катрин не сомневалась, что попала в руки тайной полиции, ведь, пожалуй, об этом предупреждал ее комиссар Коленкур, — усадили задержанную на стул и встали за спиной.
Скрипнула дверь за креслом, и в залу вошел широкогрудый невысокий мужчина средних лет. Зачесанные назад прямые темные с проседью волосы открывали высокий лоб с залысинами; под кустистыми бровями светились умные глаза. Тонкий нос с горбинкой слегка нависал над большим, похожим на жабий, ртом. На левой стороне груди коричневого сюртука красовалась серебряная пятилучевая звезда ордена Почетного легиона на алой ленте с желто-красной розеткой — знак командора ордена.
Вошедший наклонил голову, видимо, здороваясь с Катрин (она кивнула в ответ), и мановением руки отпустил агентов. Она услышала, как за спиной удалились мягкие шаги и щелкнула замком входная дверь. Командор ордена опустился в вольтеровское кресло и откинулся на высокую прямую спинку.
— Может быть, для начала месье представится? — спросила Катрин, смело взглянув в глаза незнакомцу.
— Виконт де Лавалье, — мягко скользнул в уши глубокий баритон. — Шеф специального отдела «Сюртэ Женераль». Вам это о чем-нибудь говорит?
— О да! Ведь это вы подсылали ко мне Анри Дюбуа и скорее всего ваше задание выполняла в нашей семье Элиза Христиани? — Катрин решила играть в открытую: собственно, что ей терять? — Правда, у меня сложилось впечатление, что они ничего не знали друг о друге.
Лавалье помедлил с ответом, возможно, тоже решал, как себя вести.
— Насчет Дюбуа отрицать не стану, и они действительно не были знакомы, но почему вы решили, что Элиза Христиани — тоже наш агент?
— А разве нет?
Лавалье пропустил вопрос мимо ушей, направив диалог в свое русло:
— Вы недавно побывали в шато Дю-Буа и, конечно, узнали о письме генерала Муравьева…
— Это не его письмо! — резко прервала его Катрин.
Лавалье с интересом посмотрел на нее:
— Хорошо. Об этом поговорим чуть позже. А пока…
— А пока, господин виконт, я хочу знать, — решительно перебила его Катрин, — на каком основании меня, подданную Российской империи, ничем не нарушившую законов Франции, хватают, как преступницу, применяя насилие и обездвиживающие средства, привозят в неизвестное место против моей воли и, похоже, собираются подвергнуть допросу? Я буду жаловаться императору французов!
— Ой-ой-ой, сколько неподдельного пафоса! Сколько экспрессии! — воскликнул, не повышая голоса, Лавалье. И продолжил проникновенно: — Мадам, мои подчиненные не причинили вам ни малейшего вреда. Я в этом абсолютно уверен. Только небольшое неудобство в виде эфира, чтобы не привлекать ненужного — подчеркиваю: для вас ненужного — внимания. Ведь, если бы вздумали кричать — а вы обязательно стали бы звать на помощь, — вас пришлось бы объявить проституткой, обокравшей клиента. Согласитесь, неприятного в этом было бы намного больше, чем в десятиминутном обмороке.
Катрин была настолько ошарашена вероятностью объявления ее проституткой, что не нашлась, что сказать, однако ее возмущение не имело границ. Она разводила руками и открывала рот, но слов не было.
Виконт подождал, пока задержанная немного успокоится, и неторопливо сказал:
— Хочу пояснить в отношении жалобы. Жаловаться императору французов — это, разумеется, ваше право. В теории. А на практике оно появится у вас, в зависимости от того, чем закончится наша встреча.
— Вы мне угрожаете?! — снова вскинулась Катрин.
— Нет. Информирую. Но давайте продолжим. Итак, историю с письмом вы уже знаете. Знаете, что источником информации о вас послужила Христиани… А все-таки, почему вы решили, что она — наш агент? Раз уж мы начали, давайте говорить начистоту.
