Каждый плакал о своем.
Николай Николаевич горько сожалел, что не уберег талантливую musicienne, которая с редкостной для европейской женщины доверчивостью припала под крыло самого генерал-губернатора, а он с непозволительным легкомыслием отнесся к бродящей вокруг нее опасности и даже не сделал нужных выводов после нападения насильника. У него, боевого офицера, не единожды смотревшего в лицо смерти, высекала слезы предстающая перед глазами картина мертвой, с окровавленной грудью, Элизы.
Катрин плакала не о потере подруги — это она отгоревала еще во Франции, — ее ужаснула сама смерть молодой женщины, нанесенная неизвестно чьей рукой непонятно за что. И в то же время она чувствовала облегчение, оттого что, пусть и столь жестоким способом, судьба избавила ее от необходимости оправдываться перед Николя в том, в чем не было ее вины, — попытке насилия со стороны Анри. Нет, тут же покаялась Катрин, вина была: она же не сказала мужу, кто такой Андре Легран, и тем самым позволила бывшему возлюбленному надеяться на возврат прежних отношений; кроме того, утаила, что этот Легран — разведчик, правда, была убеждена, что в их глухомани и разведывать-то нечего; наконец — и это самое главное! — скрыла участие Анри в нападении на Охотском тракте. Господи боже мой, еще больше ужаснулась она, как же я виновата перед Николя, смогу ли я когда-нибудь оправдаться?! Если бы тогда сразу ему рассказать все-все… или почти все — как о парижском похищении… возможно, многих неприятностей не произошло бы.
И она заплакала еще горше.
Историю с похищением Катрин поведала мужу сразу же по возвращении Николя из Англии. Она долго думала, надо ли его посвящать в трагедию семьи Анри, но цепочка утаиваний и недоговоренностей неминуемо привела к выбору: либо рассказывать все, начиная от «воскрешения» Анри, либо добавлять к этой цепочке еще одно звено — тайну смерти Анастасии. И отчетливо сознавая, что и один случайный камешек может устроить камнепад, подобный тому, под который попал муж в Забайкалье (только теперь под камнями может оказаться она), тем не менее у Катрин не хватило духу на исповедь. И Николай Николаевич узнал лишь о том, что Екатерину Николаевну заставили дать согласие помогать французской разведке.
— Они, конечно, понимают, что никаких особых услуг ты оказать не можешь, — задумчиво говорил Николай Николаевич, расхаживая по гостиной апартаментов Женевьевы де Савиньи (сама хозяйка избегала лишнего общения — чувствовала себя виноватой, хотя Катрин не сказала мужу о мнимости ее болезни), — что непременно все мне расскажешь, но им только это и нужно — давить на меня постоянной угрозой разоблачения твоего согласия…
Муж не стал ее пугать своими приключениями в Лондоне, и потому Екатерина Николаевна не знала, что, говоря о ней, Николай Николаевич думал о себе, о том, что же имела в виду Алиша (ему было удобней так ее называть: она тем самым как бы ставилась на место, какое занимала в Бомборах), когда говорила о надежном способе держать его в руках. Портрет и предупреждение — значит, все-таки в основе — жизнь Катрин, а потому надо немедленно возвращаться в Россию. Конечно, убийцу можно прислать и туда, пример Элизы о многом говорит (неужели и это сделали они?!), но там легче защититься, зная, откуда может быть нанесен удар.
— Но мы что-нибудь придумаем, — продолжал он, остановившись у окна и глядя с третьего этажа на вечернюю Рю Мазарен. — А пока что собирайся. Мы уезжаем в Россию.
— А как же… — Екатерина Николаевна хотела было напомнить про обещание до отъезда вернуться в шато Ришмон д’Адур, но не договорила, поняв, что Николя прав: надо уезжать из Франции как можно быстрей, пока господа из разведки не придумали что-нибудь еще.
Николай Николаевич понял недосказанный вопрос.
— Мы напишем родителям письмо: мол, император срочно вызвал меня на родину, а ты не захотела надолго расставаться.
Так и сделали.
Уже в дороге из газет узнали, что Турция предъявила России ультиматум с требованием безотлагательно вывести войска из Молдавии и Валахии, а когда, опираясь на прежде признанное право России защищать православные народы, император отказался, султан Абдул-Меджид I объявил войну.
— Ну вот, началось, — только и сказал Николай Николаевич. И добавил: — Теперь никто от сплава не отвертится. Буду просить у государя срочную аудиенцию.
Однако срочно не получилось: император был в отъезде встречался в Киеве с командующим Дунайской армией князем Горчаковым. А тут и курьер прискакал из Иркутска с тревожным посланием от Венцеля: мол, Ребиндер запросил в Главном управлении документы по разграничению земель, якобы нужные для переговоров с китайцами. Об этих переговорах пришло письмо и от самого Ребиндера. Муравьев тут же отписал ему развернутое приказание: «…так как никакие вопросы о разграничении с нашей стороны не могут быть не только решаемы, но даже и начинаемы без Высочайшего повеления, то если бы китайские комиссары из Урги приехали в Кяхту, отвечать им, что он, Ребиндер, при всем желании удовлетворить их не может, не получив приказания от высшего начальства; что Муравьев сам еще не получил по означенному предмету никаких распоряжений, а потому Ребиндеру нет причины к особой поспешности… В разговорах же с китайскими чиновниками ограничиваться обыкновенными учтивостями, не излагая даже своего мнения о каких-либо предположениях нашего правительства».
После этого Муравьев и нагрянул к Сенявину, а затем поспешил испросить аудиенции у наследника — цесаревича Александра Николаевича и генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. По договоренности они приняли его вместе в парадном кабинете императора.
3
Царственные братья встретили генерал-губернатора радушно, но вместе с тем были по-особенному сосредоточены: понятное дело — государственные заботы!
— Что у тебя, Николай Николаевич? — спросил наследник, приглашая генерала к столу, за которым братья пили чай с маковыми бубликами.
— Война, ваше императорское высочество, — ответил Муравьев, наливая себе чаю.
— У тебя-то какая война? — усмехнулся генерал-адмирал. — Где Турция и где ты?
— Не скажите, ваше высочество. Я должен рассказать вам истории, какие приключились — со мной в Англии, а с моей женой во Франции.
— Что ж, излагай.
Муравьев изложил.
— Так что перед вами новоиспеченный агент английской разведки, а в отеле дожидается французская шпионка, — закончил он свой недлинный рассказ.
Братья переглянулись.
— Что же получается? — сказал Константин Николаевич. — И англичане, и французы нацелились на наш крайний Восток? — Муравьев кивнул, подтверждая. — Интересно, совместно или врозь?
— Совместно, — хмуро сказал цесаревич. — Только что пришло известие, что их эскадры находятся в Мраморном море и готовы войти в Черное.
— Я уверен, что и в Тихом океане формируется англо-французский флот. Если уже не сформировался. — Муравьев отставил свою чашку: было не до чая. — И этот флот пойдет к Петропавловску и устью Амура.
