У Вагранова сработал инстинкт охотника: убегает — значит, боится и боится встречи с ним, Ваграновым. И он, не раздумывая, рванулся в погоню.
Мужику не повезло: проход на зады был перекрыт слегами. Он попытался сходу перепрыгнуть слеги, да зацепился ногой и рухнул вниз головой на дощатый настил. И, кажется, что-то себе сломал. Вагранов увидел, как задергались конвульсивно ноги, неестественно вывернулась рука, и все кончилось.
Когда Иван Васильевич отодвинул слеги и склонился над мужиком, тот уже не дышал. Вгляделся в бородатое лицо и понял, кто и почему кинулся от огня и попал в полымя. Ферапонт! Управляющий занадворовским прииском. Тем самым, который непонятным образом исчез, и о котором хотел штабс-капитан задать управляющему прямой вопрос. Но вот так получилось, что ушел Ферапонт от ответа, хотя и не в ту сторону, куда ему хотелось.
— Папка, а чего это дядя лежит? — поинтересовался подошедший Васятка.
Вагранов поднял голову и огляделся. С крыльца, осторожно ступая, спускалась Анна Матвеевна в накинутой на голову шали, за ее спиной из дверей выглядывала Настена с ребенком на руках. Лицо ее было испуганным.
— Па-апка-а, — дернул Васятка отца за рукав шинели, — ну чего он лежит и не шевелится?
— Отдыхает, — деревянным голосом откликнулся отец и обратился к подошедшей хозяйке: — Вызывайте полицию, Анна Матвеевна. Видать, Ферапонт шею себе сломал.
А сам подумал: «Вот и сходили в гости, вот и повидался с Настеной».
3
В Тулуне на постоялом дворе Михаил Сергеевич Волконский ожидал известий о движении переселенцев, несущих с собой холеру, и нервно метался по своему номеру. Ждать, как известно, — дело неблагодарное, изматывающее, и он не находил себе места. Его спутники, врач Иван Сергеевич Персин, кстати, давний знакомец Волконских и Трубецких, и чиновник особых поручений Александр Илларионович Бибиков, на время командировки назначенные помощниками Михаила Сергеевича, проводили время за безобидной карточной игрой в подкидного «дурака». Они были старше своего временного начальника — Бибиков на шесть лет, а Персин — вообще на целых двадцать восемь, — отлично понимали, сколь сложное задание выпало на их долю, а главное — на долю их юного руководителя, поэтому не суетились, не ревновали друг друга, а спокойно ждали развития событий.
Разумеется, опыта борьбы со страшной болезнью у чиновников не было, а вот Иван Сергеевич, заканчивая в свое время Императорскую медико-хирургическую академию, поучаствовал в схватке с третьей волной всемирной эпидемии холеры, обрушившейся на Петербург. По дороге в Тулун он рассказал Волконскому и Бибикову, что такое эта «собачья смерть», как ее прозвали в народе.
— Начинается она с жуткой «медвежьей болезни», то есть, пардон, с поноса — до тридцати раз в день. Представляете? Нет, судари мои, вы и представить этого не можете, когда из человека через анус буквально высасывается вся какая ни на есть жидкость. Потом появляется рвота, выворачивающая больного наизнанку. Обезвоживание приводит к судорогам, снижению температуры тела, кожа как бы ссыхается, морщится, из-за сухости во рту теряется голос, скулы и нос заостряются, глаза западают, смотрят гипнотически, как у сфинкса…
— Да-а, такого встретишь ночью — насмерть перепугаешься, — легкомысленно, как бы не всерьез, заметил Бибиков.
— Не встретишь, сударь мой, не встретишь, — мрачно ответствовал Иван Сергеевич. Обычно веселый и живой, и потому всегда казавшийся моложе своих лет, сейчас он выглядел настоящим стариком.
— Почему, Иван Сергеич? — осторожно спросил Волконский, понимая, что доктор глубоко погружается в воспоминания далекой юности, и они ранят его душу не только общей картиной гибели множества людей, но и какой-то личной драмой или трагедией.
— Потому что весь Петербург, сударь мой, был поделен на карантинные зоны, каждого выявленного больного немедленно отделяли от здоровых и помещали в лазарет. Дороги из столицы были перекрыты, всех проезжающих в любую сторону держали на двухнедельном карантине — их самих, вещи, экипажи обкуривали серным дымом. За всем следили министр внутренних дел граф Закревский и профессор университета Мудров. Но почему держали две недели, почему использовали именно серный дым — никто не понимал, поскольку никто не знал, что именно вызывает болезнь. Больше всего грешили на нечистую воду, рекомендовали ее кипятить, и это иногда помогало. А еще обтирались водкой, уксусом, белильной известью, принимали и внутрь — ту же водку, опийную настойку…
Чиновники слушали внимательно, ибо им скоро предстояло пережить то же самое, что двадцать три года назад пережил старый доктор. Холера появилась среди переселенцев, которых усиленно зазывали на новые земли — в Забайкалье, на Амур. Может, из-за плохой воды, может, по какой другой причине, но люди начали умирать. Перепугавшиеся жители сибирских деревень, сел и городов, которые отродясь не знали о такой хворобе, не пускали переселенцев ни на кладбища, чтобы похоронить умерших, ни на дороги через свои поселения — только в объезд. И несчастные безместные люди, не желая предавать земле своих близких без церковного отпевания, везли усопших в телегах, продолжая заражать себя и других.
— Иван Сергеич, а много умирает из тех, кто заболел? — уже без прежней бесшабашности спросил Бибиков.
— Много, — вздохнул Персин. — В Петербурге тогда в считаные дни померли больше десяти тысяч. В основном простолюдины, но были и аристократы, и врач и, которых призвали бороться с холерой, и студенты-медики. Заразился и умер профессор Мудров, многие теряли своих родных и близких.
— У вас тоже кто-то умер? — догадался Волконский.
Персин кивнул, глаза его повлажнели.
— Полинька, невеста моя… Как на костре сгорела…
Помолчали, отдавая дань скорби по безвременно ушедшим. Потом Михаил Сергеевич сказал, словно оправдываясь:
— Карл Карлович нас так спешно отправил — без подготовки, без плана действий, без снаряжения…
— Приказ генерал-губернатора — остановить переселенцев, — пояснил Бибиков, который был ближе к Венцелю, — а вы же знаете: Карл Карлович в доску расшибется, чтобы в точности выполнить указание Муравьева.
— Да у него ничего, кроме усердия, и нет, — грустно усмехнулся Персин. — Как, думаю, и у других губернаторов, которые не смогли остановить переселенцев.
— А что, по-вашему, нам потребуется? Водка, спирт, известь?
— Первым делом, Михал Сергеич, надо найти место, где устроить карантин. Желательно недалеко от какого-нибудь села, чтобы со всеми предосторожностями отпеть и похоронить усопших, а после этого заняться остальными.
— Остальными… это — обтирать водкой, окуривать серой?
— У меня есть еще порошки каломеля для приема внутрь, но их мало, хотя я собрал все, что было.
— У нас и водки нет…
— Ну, самогон-то, я полагаю, в деревне найдется. Денег вам сколько-нибудь выделили? Вот на все и надо закупить самогону. Этим может заняться Александр Илларионович. А вам, Михал Сергеич, как человеку, облеченному властью, надлежит вести переговоры — с населением, со священниками, с самими переселенцами. Им же в карантине надо будет как-то жить, чем-то питаться, пока холера не утихнет.
