Вагранов пришел на испытания раньше других членов приемочной комиссии. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Ночью к нему приходила Элиза, ласкала его нежно и страстно, как в первые встречи, а уходя, сказала: «Сядь подальше от окна, не то камень влетит и покалечит». Чисто так сказала, внятно и без французского акцента. Иван этому удивился, а Элиза понятливо улыбнулась: «Здесь все так говорят. Ты разве не заметил, что губы не шевелятся? Мы говорим мысленно, а у мыслей нет акцента». И он тут же заметил: верно, губы ее не шевелятся. Да и его собственные — тоже. А еще он сказал: «Я скучаю без тебя». Она снова улыбнулась, покачала головой и, ничего не ответив, исчезла.
Очень его расстроило свое поведение во сне и, главное, то, что он мгновенно растаял от ее ласки. Она же им чуть ли не открыто помыкала последний год, и он просто кожей ощущал, как это сильно повлияло на отношение к нему Муравьевых, а тут нате вам — снова готов к унижениям. Да-а, ничему его жизнь не научила, не умеет он себя правильно поставить перед женщиной: вместо того чтобы сказать «цыц!», цацкается, подлаживается под ее капризы. А тут какое-то окно с каким-то камнем? Не замечал он никогда, чтобы кто-то где-то камнями в окна швырялся. Попробовал бы какой стервец, его тут же в участок бы забрали и внушили розгами или плетями через задний ум, что такого безобразия никто не потерпит.
Вагранов размышлял, а подготовка к испытаниям шла своим чередом, и члены приемочной комиссии, которую возглавлял Дейхман, — это были те же мастера, знакомый Вагранову чиновник Шарубин и верхнеудинский исправник Беклемишев — рассаживались на лавках перед длинным и высоким, почти в половину стены, незастекленным окном, защищенным металлической сеткой. Через него, не опасаясь, можно было следить за тем, что происходит в боксе.
Может быть, Элиза говорила об этом окне?
— Будь здоров, твое благородие! — Рядом с ним уселся Степан Шлык. Одет он был празднично — черный суконный сюртук, коричневая плюшевая жилетка с часовой цепочкой, белая косоворотка; плисовые штаны с напуском на юфтевые сапоги дополняли костюм мастера. — Мне Ляксандрыч твердит: «Посланец генерала, посланец генерала», — а тут гляжу, значитца, лицо знакомое, ну так и есть — от генерала!
Вагранов протянул руку, поздоровался, однако особой радости не выказал. Спросил скучно, без интереса:
— Сын-то как? Кто у него родился?
— Гриня мой в казаках, а Танюха, значитца, дочку тетешкат, Арникой кличут. Така девка славна — ягодка-земляничка!
— Рад за него.
Замолчали.
Подошел Дейхман, оглядел собравшихся, вздохнул как-то обреченно:
— Начинаем, господа, — и свистком подал сигнал.
Рабочие покинули бокс, закрыли железную дверь. Что-то зашумело, над машиной поднялось облачко пара.
— Собственную топку машины мы сейчас не используем, — пояснил Оскар Александрович. — Пар по трубе подается от другой машины, большой заводской.
— А где она? — спросил Вагранов, оглядывая цех.
— А вона, — показал Степан на железное чудище в другом углу цеха. Из-за пелены пара, окутывавшего машину, Вагранов не сразу ее заметил.
Тем временем задвигались поршни двух цилиндров испытуемой установки, постепенно начало раскручиваться колесо маховика — быстрей… быстрей…
— Внимание! — громко сказал Дейхман. — Я включаю передачу на колеса парохода.
Он повернул рычаг, и все увидели, как закрутились макеты гребных колес на рабочем валу.
— Сколько сил в машине? — спросил исправник Беклемишев.
— Приблизительно шестьдесят лошадиных сил, — ответил Дейхман. — Это максимум.
— А сейчас она работает на сколько?
— На половину мощности.
— Ну, так дайте полную!
Дейхман снова повернул рычаг, макеты колес закрутились быстрее, и тут случилось непредвиденное. Раздался треск, затем резкий свист, грохочущий удар, над головой Вагранова что-то прогудело, и в следующий миг в защитную сетку окна — но не из бокса, а снаружи — ударился крутящийся обломок железной трубы. Сетка, спружинив, оттолкнула обломок, который снова пролетел мимо головы штабс-капитана. Причем как-то замысловато крутанулся, с гудением огибая ее. Летел бы не крутясь — точно ударил бы в висок.
Весь цех заволокло паром, продолжавшим со свистом вырываться из лопнувшей трубы. Сама машина, кажется, не пострадала. Маховик продолжал вращаться — сквозь пар видны были его спицы, — вхолостую двигались поршни, щелкали клапаны…
«Сядь подальше от окна, не то камень влетит и покалечит».
Вагранов ошарашенно помотал головой, почти не различая встревоженные лица членов комиссии, обступивших его. Он не сразу пришел в себя.
— А ты, твое благородие, в рубашке, значитца, родился, — заметил Степан Шлык, вертя в руках обломок, который подобрал и передал ему кто-то из рабочих.
Пар уже перекрыли и в цеху понемногу становилось светлее. Рабочие кучкой стояли в стороне, несколько человек возились возле большой машины.
Комиссия вполголоса совещалась о дальнейших действиях. Вагранов в обсуждении не принимал участия, продолжал сидеть на своей лавке. Шлык остался возле него.
— Это Элиза спасла меня, — негромко сказал Иван Васильевич, как бы для самого себя.
— Что? — наклонился к нему Степан.
— Ничего. Ничего…
— Ничего-то оно, значитца, ничего, — сказал Степан, по-прежнему разглядывая кусок трубы, — но энта штука летела тебе в голову и враз увильнула, значитца, в сторону… Так не быват!
— Элиза меня спасла, — повторил Вагранов.
— Что спасла видать, верно, а кто она така, энта Лиза?
— Жена… Была. Недавно умерла.
— Значитца, неупокоена ее душа, — убежденно произнес Степан. — А детки есть?
— Сын.
— Малой?
— Два года. С половиной.
— Ну, тады ясно-понятно. Наказ тебе от нее — сына берегчи. Она тебя уберегла — ты, значитца, сына береги.
Вагранов кивнул, соглашаясь, потом глянул в сторону совещающейся комиссии:
— О чем они там толкуют? — Голос прозвучал тускло, устало.
Шлык развел руками:
— Да, верно, спорют, как, значитца, засчитывать испытание. Выдержала его машина али нет.
— А ты сам как думаешь?
Степан ответить не успел — к ним подошел Дейхман.
— Как вы себя чувствуете, герр Вагранов? — участливо спросил он.
— Спасибо, хорошо. — Иван Васильевич встал, расправил плечи. Он вдруг почувствовал облегчение, словно камень с души свалился. — Смерть в глаза заглянула, но мимо прошла.
— О-о, это уже стихи! — восхитился Оскар Александрович. — Вы пишете стихи?
— Нет. Даже не пробовал. Ну, что вы там решили, господа комиссионеры?
