— Чавой-то? — уставилась на старосту Матрена.
— Пароход. Ну ить павозок такой, с паровой машиной и колесами.
— По земле, что ль, ходит?
— Пошто «по земле»? — оторопел староста.
— Дак сам говоришь — с колесами.
— Водяные колеса, дура! Он, ить, имя по воде гребет, заместо весел.
— И как же он до Амура догребет, ежели наши реки в Байкал текут? Вот и выходит, что по земле иттить придется.
— Да ну тя к едрене фене!..
Степан свой дорожный сундучок поставил на землю и стоял, заложив руки за спину, в разговор не вмешивался, посматривал весело то на старосту, то на хозяйку. Он видел, как озорно блестели глаза Матрены, догадывался, что «непонятки» она разыгрывает специально для него, и это его забавляло. Староста, похоже, тоже понял, что над ним смеются, и рассердился:
— У тя, Матрена, одне веселушки на уме, а ить Степан Онуфриевич с дороги дальней, ему забота и ласка надобны. Не-е, зазря я надумал к тебе его определить, пойду, однако, к Линховоинам. Оне, хучь и буряты…
— Но-но-но! — перебила Матрена старосту. — Я те покажу Линховоинов! Ко мне привел — значит, так тому и быть!
Глаза ее сузились, руки уперлись в бока, голова наклонилась, выставив рожки кики, так что староста невольно отступил на шаг и махнул рукой:
— Ну, ладно, ладно, я ить пошутил, нетель ты бодливая! Примай постояльца-то…
Матрена так и расплылась:
— Проходите, Степан Онуфриевич, проходите. Меня Матреной кличут…
Степан подхватил свой сундучок, в котором, помимо любимого, еще тульского, набора столярных инструментов, лежала полотняная рабочая одежка да пара чистых рубах, поклонился хозяйке:
— А по батюшке как будете?
— А чего? Просто — Матрена.
— Ну, и я тогда, значитца, просто — Степан.
— А и ладно… — Приветливо улыбаясь, она пропустила Шлыка в калитку, а старосте, который сунулся было следом, захлопнула створу перед самым носом: — Ты, милой, ступай к своим Линховоинам. Мы тута и без тебя обойдемся.
Через час, сидя вдвоем за празднично накрытым столом: Матрена успела испечь большой пирог с омулем, а уж натаскать из погреба солений-варений да настоечек дело вовсе нехитрое, и выпив по чарочке за приятное знакомство и начало новой жизни, хозяйка все же поинтересовалась: как же это — строить пароход для Амура, ежели доплыть до него по воде нет никакой возможности?
— Строить-то его, Матрешенька, будем, значитца, на Шилкинском Заводе. — Разомлевший Степан сам не заметил, как перешел от сдержанно-дружелюбного тона к ласково-задушевному. — На Петровском сделаем самое главное — паровую машину. Ну и все остатнее, что, значитца, из железа. Потом это все перевезем на Шилку и уж там соберем, как следовает. Вот так, милая моя хозяюшка.
Степан-то своей ласковости, которую душа уже многие годы копила, не заметил, излил ее на Матрену как бы нечаянно, а женщина встрепенулась, потянулась к нему одиноким истосковавшимся сердцем… правда, тут же испугалась — а вдруг он подумает о ней что-нибудь худое?! — и только спросила:
— Так вы, Степан Онуфриевич, недолго тута пробудете? Вас, поди-ка, ждет кто-нито в Шилкинском Заводе али еще где?
И была в ее, в общем-то, естественных вопросах такая изнаночная тонкость, что Степан ощутил душевную неловкость, задумался, обведя внезапно затуманившимся взором чистую горницу, освещаемые лампадкой лики Богоматери и Николы Чудотворца на иконах в красном углу, простенькие белые завески на окнах, из-за которых выглядывали какие-то цветы в глиняных горшках, встретился с Матрениными вопросительно-встревоженными глазами, и острое желание навсегда остаться здесь, в этом доме, с этой ладной вдовицей, укололо сердце.
— Сынок у меня, Гриня, в казаки записался, жена у него Танюха, сноха, значитца, и внученька Аринка, годок ей скоро, — в Газимуровском Заводе обретаются, — медленно и негромко сказал он, не разрывая сомкнувшихся взглядов. — Вот они меня завсегда ждут. А боле, значитца, нету никого. — Явственно увидел, как растворяется настороженность в глазах хозяйки, а в глубине их загораются теплые огоньки, и добавил: — Пробуду я здесь долго, пожалуй, до Рождества, опосля уеду — пароход в Шилкинском Заводе строить…
Замолчал, опустив русоволосую голову, задумчиво повертел в крепких узловатых пальцах стеклянную чарку; Матрена спохватилась, налила из штофа своедельной кедровой настойки — ему и себе, но Степан не спешил поднимать стаканчик.
— А ежели тута поглянется, вернетесь? — осторожно спросила она, заглядывая ему в лицо.
Он опять ответил встречным взглядом, улыбнулся, встопорщив рыжую бороду, и вдруг ласково провел мозолистой ладонью по ее черным, без единой сединки, гладким волосам. Матрена перед застольем кику убрала, волосы на затылке стянула узлом, спрятав его в кружевную шлычку, расписной платок оставила на плечах; от мужской руки она не уклонилась.
— А мне, Матрешенька, уже глянется…
Она сняла его руку со своей головы, слегка пожала и направила к налитой чарке. Подняла свою, наполовину полную вишнево-ореховой терпко пахнущей смолой жидкостью:
— Вот за это, Степа, и выпьем.
…А ночью разметавшийся на мягкой постели Степан вдруг проснулся — легко и сразу. В комнате было совершенно темно: луна на небе еще не народилась, а красноватый отсвет заводских плавильных печей скрывался за деревьями с другой стороны дома. В горнице тикали часы-ходики, словно в далекой кузнице стучали по наковальне легкие молотки: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Но Степану показалось, что это гулко стучит его сердце. Он протянул в сторону голую руку — спал-то без рубахи, в одних подштанниках — и ощутил, что обхватил чьи-то ноги, прикрытые тонким ситцем. Матрена в ночнушке стояла возле кровати. Даже не задумываясь, что делает, Степан решительно повлек ее к себе и тут же подвинулся, освобождая место рядом с собой.
Запоздало подумал, что она упадет, но Матрена не упала, а уперлась руками в его плечи и мягко опустилась грудью на грудь, осыпав его лицо длинными волосами. Он вдохнул их запах, чуть отдающий цветущей ромашкой, ткнулся губами в ее щеку, нашел по жаркому дыханию рот и припал к нему, как к животворному роднику…
Ночь пролетела, будто корова языком слизнула: кажется, вот только что была темень непроглядная, а уже и зорька утренняя заглянула своим взором нескромным, как девчонка любожаждущая, в окошко незавешенное, высмотрела постель взбулгаченную, а на ней двоих обнаженных, слившихся воедино, зарозовела от смущения и прикрылась облачком кисейно-легким…
Вот так Степан Онуфриевич Шлык на сорок шестом году жизни вновь обзавелся, можно сказать, своим домом.
3
Работа по заданию генерал-губернатора шла полным ходом. Дейхман вернулся из командировки в Петербург и Симбирск с чертежами плоскодонного парохода «Москва» и собственноручно изготовленными эскизами английской паровой машины. Привез он и набор шаберов и токарных резцов из особопрочной стали — где и как их раздобыл, Оскар Александрович широко не распространялся. Только за чашкой чая узкому кругу мастеров поведал, что заезжал в Пермской губернии на Юговский металлургический завод к своему однокашнику по Горному институту Павлу Матвеевичу Обухову, который изобрел новый способ литья стали.
